Руфи Руф - Ля-ля, детка!

Какого же я должна была любить его, если в каждом году, как боксерская груша, я падала на пол под ударами ног и кулаков?

Я старалась быть очень быстрой, чтобы успевать закрыться в ванной: единственной комнате, где была защелка. Это спасало не всегда: иногда папашу не останавливали убытки. И тогда он со всей силы молотил кулаками в дверь, ломая её и срывая с петель… Вам всё еще страшно смотреть фильмы ужасов, когда какой-то маньяк крушит топором тонкую перегородку, чтобы добраться до вас? Мне — ничуть. Когда я была меньше, то пряталась под софой, упираясь затылком в её деревянные "рёбра". Или залезала в шкаф. А по вечерам в какое-то время стало привычным стоять на подоконнике окна, смотреть с высоты восьмого этажа на грохочущие трамваи под окном, и плакать… Я смотрела на огоньки, на окна и людей внизу и беззвучные рыдания буквально раздирали меня. Я хотела уехать, улететь. Чувствовала себя птицей в полете, как будто я стояла на огромном утесе, а внизу бушевало море. И мне стоило лишь взмахнуть крыльями…

Моя полуторагодовалая сестричка Аничка тогда еще только училась ходить. Она видела, как наш псевдо-отец избивал меня ногами. Я забилась под журнальный столик: тот, который без полочки из лакированных деревянных прутьев. Он пытался достать меня, восьмилетнюю, ногами получше, засандалить посильнее. А то и вытащить меня за руку оттуда — так как стол мешал размахнуться ногой как следует… Она — "папина любимица" и "доця" быстро проковыляла к нам на своих худых, коротких ножках и залепетала, что меня не надо бить. "Не бей Свету!!!!". Она едва умела говорить, а тут почти кричала от возмущения, протягивая ко мне свои ручки. До этого было не так просто любить её. Перед рождением Эн мне и в голову не приходило, что у меня может быть брат или сестра. Правда, когда мне было четыре, у моей подружки появился брат. И я подумала: "Может было бы здорово, если бы у нас тоже появился малыш?". Но потом это желание где-то потерялось. Оно не вязалось с тем что было. Было даже трудно представить, что в нашей семье возможно пополнение. Что кто-то из наших вообще хочет ребенка. Но мама хотела. Так появилась сестра.

Многие думают, что злых людей видно за километр. Но это не всегда так. Большинство плохишей имеют отличную репутацию. Маньяки-убийцы и насильники считаются прекрасными мужьями и отцами, пока правда о них не выйдет наружу. Вот и наш Бредди был оборотнем. Таким себе скрытым социопатом. Садистом, хотя мама предпочитала говорить, что "У него просто нервы больные". — "Ну да, нервы больные! У меня! — От жизни с ним!". А то, что у Бредди — называется по-другому. Я согласна, что не у всех жизнь складывается, как хочется. Не все имеют дружную и любящую семью и все остальное. Харе тут сопли распускать. Но и все же… я завидовала даже детям алкоголиков, которые посылали своих детей за бутылкой пива. Например Аллкин отец. Ну и что, что пьет. Зато он ее и пальцем не трогает! Этот же — никогда не пил, кроме праздников, и поддерживал хорошую спортивную форму. Для битья.

Теперь я расскажу, что такое, как по мне, социопат. Это когда тебя побьют табуреткой, треснут лбом об стенку, выкинут твой обед на пол, походят по нему ногами, наставят тебе синяков… А потом — оппа! Звонок! Подружка с верхнего этажа — Любка, Алка, или Ирка стоит на пороге.

И тут — обана! Преображение! "Усюсю-мусюсю. А кто это к нам пришел? Как поживаешь? Как папа с мамой?". Слащавая улыбка и приторный голос, слаще воздушной ваты — этого тошнотворного, пережжённого сахара. Добрый Дедушка Мороз, добрейший Дядя Стёпа, сияет лицом и готов быть лучшим другом — не для меня, разумеется, — а для моей подружки. Такой себе милый дядя из подворотни, с крокодильей улыбкой, у которого все мамы учат не брать конфетку. Мои подружки не знали, а я им не говорила, о том что происходило в нашей семье. Они улыбались в ответ, как воспитанные девочки, хлопали ресницами и делали глазки. Еще бы. Взрослый дядя уделяет им так много внимания. Это была не ревность: меня до рвоты тошнило от этих сцен. Не имея возможности сказать, что происходит, я должна была терпеть весь этот фарс, который происходил нарочно — чтобы позлить меня, довести до белого каления. Кому приятно, когда к твоим друзьям лезет твой самый заклятый враг, стремясь своей "дружбой" досадить тому, кого избил перед этим? Конечное, можно было уйти в свою комнату, но как правило дверь отворялась: ему что-то нужно на балконе… И его разговор с моей подругой продолжался. А маленький чайничек по имени Света закипал. И ведь даже при подруге не перебьешь его и не скажешь: "Мы тут заняты, папа, не мешай!". Чужое присутствие не мешало ему замахиваться и наказывать потом. Девчонки конечное чувствовали неладное, но особо не вникали. Их не учили грубить старшим. Дома принимать друзей было невозможно. Впрочем скоро их станет так мало, что это перестанет быть проблемой.

Все окружающие, даже близкие родственники по маме, ничего долгое время не знали. А когда узнавали, не понимали. Когда им подробно рассказывали чем и в какие места наносились побои, они все равно не понимали. А скорей всего не хотели понимать.

Лет с восьми до двенадцати он срывался на мне чуть ли не ежедневно, а то и по нескольку раз в день. Наскакивая уже совсем без повода, на ровном месте. Как в той басне Крылова про волка и ягненка… "Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать, сказал, и в темный лес ягненка поволок". Тогда преступлением было уже попасться ему на глаза, быть и существовать в ЕГО квартире. Удобная мишень для успокоения вечно больных, искореженных гневом и обидой нервов.

В девять лет я стояла на кухне в переднике, пошитом на уроке труда, и мыла посуду. Дверца верхней антресоли, куда я складывала тарелки, была открыта и отведена к стене. Мой затылок находился точно на пути следования закрывающейся дверцы. Когда он зашел на кухню, я вся съежилась, чувствуя бушующий злобный адреналин. Я испугалась, ссутулилась как кочерга и до судорог напрягла тело. Мышцы спины и шеи затвердели моментально. Возможно это меня спасло. Мои деревянные руки продолжают мыть посуду… И я: маленький зверек перед большим бешеным зверем, который готовиться кинуться и растерзать. Он начал хлопать дверцами кухонных шкафов и придуренно верещать. О чем же на этот раз? Пропало что-то? Чего-то нет на своем месте? Кастрюли, сумки, прошлогодней газеты? Но на самом деле я понимала, что весь этот маскарад — не что иное, как "прелюдия" к побоям… Трепет и ожидание: "А может быть пронесет, если стоять спокойно?". Но не пронесло. Пару раз ударил, схватил за грудки голубого баевого халата, отвесил пощечину… Стукнул пару раз о мебель. Вроде выбежал из кухни: громить что-то в зале. Я расслабилась, но тут же напряглась, когда он снова ворвался на кухню. Я не успела понять, или что-то еще сообразить, как он подскочил сзади и ударил меня дверцей кухонного шкафа по затылку. Подло, со всего маху, закрывая мою голову вместе с обеденными тарелками. Один раз, и еще раз. Затылок погасил всю силу ударов, из глаз посыпались искры. И это — не преувеличение. Я видела, как из моих глаз вылетели сверкающие, бенгальские огни и упали на циновку, как горящий кусок фитиля со свечи. "Клево! Так вот что означает: "Искры из глаз"?". От удивления я даже немного утешилась. Ну, насколько это вообще возможно.