Руфи Руф - Ля-ля, детка!

Поэтому я не люблю некто-отца. Мне даже противно само это слово. Вы, наверное, не замечаете, что слово "па-па" звучит с экрана телевизора в тысячу раз чаще, чем слово "мама"? Оно упоминается настолько часто — к месту и не к месту — что становится смешно. "Я хочу вырасти как мой отец!", "Отец, я отомщу за тебя!", "Папа-папа! Ты самый лучший!" (ну конечно) — и так без конца, телеящик не унимается! Когда я в очередной раз слышу это слово меня против воли начинает тошнить. Переключаю канал и через пять минут там опять проскакивает "па-па!" — тонким голосочком! Достали! Я спрашиваю себя: как мог дед вырастить такого сына, как мой папашка? Кто из них чудовище?

Итак, Этот рассвирипел и, отшвырнув меня от телевизора, стал бить со всей силой тридцатилетнего мужика, который еще недавно посещал студию каратэ. Грудь, руки, голова, запястья — никогда мне уже не швырять мячики на далекое расстояние… Щеки, губы, нос… Подозреваю, что уже тогда носовая перегородка ломалась не первый раз, ложась то на левую сторону, то на правую. Нижняя губа лопнула посередине, из нее льется кровь… Синяки на ногах, руках, животе, спине, запекшиеся потом дочерна. Я рыдала, кричала, орала, просила не делать мне больно, но ему этого казалось мало. Он был чем-то вроде электрика, и у нас в доме всегда было полно всякого мусора: шурупов, резисторов, сломанных выключателей… Длинной, толстой проволоки… Это была не чистая медь, а скорее ее более твердый сплав. Несколько миллиметров в диаметре, с острым загнутым концом-крючком. Загиб проволоки был отломан, или скорее откушен кусачками. Назначение предмета так и осталось неизвестным для меня. Эта самая медная проволока с крючком со свистом впивалась в мое тело — в плечи, голову, но больнее всего — в задницу. Она оставляла рваные царапины на теле, дырки в колготах и в новом платье. Таком красном платье, в синюю клетку, с красным бегемошкой на груди. Я изо всех сил упиралась, чтобы усидеть на полу и избежать удара крючком, который выдирал не только кожу, но и плоть из мягкого места. Чирк-чирк-чирк… Это было куда хуже, чем удары по голове кожаным ремнем с массивной пряжкой шириной в ладонь. До этого, я не думала, что в жизни может быть ТАКАЯ боль. Не знала, что она существует в природе. Меня рвали за руку с пола и стегали снизу вверх этой плёткой карабаса-барабаса. Крик разрывал нашу квартиру и весь девятиэтажный дом пополам.

В тот день я испытала дикую ненависть. Дичайшую. Она должна была вылиться во что-то. Я была так разгневана, что хотела встать и переколотить все в доме: хрусталь, фарфоровый сервиз и всю посуду вообще, разорвать всю постель, всю одежду, все книги, разбить телевизор, сорвать шторы… Но мысль о том, что это огорчит мою маму, и что мы слишком бедны, чтобы восстановить такой ущерб, удержала меня. Однако ярость и самая черная в мире ненависть требовали выхода. Требовали — и не находили.

Я стояла на кухне и смотрела на зажженную синюю конфорку. Недавно я как раз научилась зажигать газовую плиту. Я решила убить его. Ночью. Топором для рубки мяса. Когда он будет спать и я смогу нанести ему сильный удар — прямо поперек горла. В пять лет! В тот момент рассудок был абсолютно холодным и спокойным. Недетские мысли мелькали в голове. "Я убью и меня отправят в колонию. Но скоро выпустят. А он — больше никогда не сможет распускать руки и обижать меня. Не будет настраивать мать против меня, а потом снова бить. Правда, где мы будем жить?"… Два года назад мы переехали в новую, кооперативную квартиру. Нужно немало лет, чтобы расплатиться за неё. (Пятнадцать, как покажет будущее). Двух их нищих зарплат едва хватает на жизнь и на ежемесячные взносы жилищному кооперативу. Поэтому они не могут разойтись, разбежаться по разным углам, когда тема развода так часто всплывает в нашем доме. Кроме других недостатков, унаследованных им от бабки с дедом, некто-отец панически жаден. Жаден до такой степени, что отобрал бы подаренный коробок использованных спичек… Какой-такой телевизор?!!! Какая-такая квартира?!!!!! Мысль о том, что он может собрать чемодан и переехать к своим родителям, кажется нам самой фантастической чепухой в мире! В голове нашего био-отца квартира и телевизор стоят намного больше, чем десяток, нет, чем сотня таких дочерей и жен, как мы.

Я смотрела на газовое кольцо горелки в темной кухне, и ярость обрушилась на меня. Она была черной, тяжелой и беспощадной, как удар по голове. На несколько секунд, которые показались мне минутой, я ослепла от черноты. Вся моя кровь билась у меня в висках. Я не только ослепла, но и оглохла. Все звуки давят — как на большой глубине под водой… Это удары крови по барабанным перепонкам. Пульс бьется в ушах так сильно, что я боюсь, как бы они совсем не разорвались…

Потом зрение вернулось ко мне. Сил было столько, что я с легкостью разрубила бы ему шею одним ударом. Топор, который я до этого с трудом держала в руках, стал теперь легче обеденной ложки. Я перекидывала тесак в руках и удивлялась, что не чувствую его тяжести. Розовая пластиковая рукоятка и лезвие в форме алебарды. Почти в каждом советском доме была такая штука. И тогда я испугалась. Не его, нет. Не возможных последствий убийства. Не потери любви моей матери. А той огромной ярости, от которой я ослепла. Меня поразили размеры зла, которое вторглось в мою душу и закружило меня как ураган. Надо мной словно разверзлась черная бездна. В этот миг я чувствовала себя такой уязвимой. Пылинкой, с которой Зло может сделать такое, чего я и представить не могу. Мне пришло в голову, что я могу стать хуже своего папашки. Намного, намного хуже. Меня затошнило. И я заставила себя сразу же после этого, моментально, выкинуть убийство из головы, иначе бы я совершила его. Так я решила этот вопрос.

Дети быстро забывают. И первое что приходит мне на ум: те же пять лет, но уже глубокая осень. Парк аттракционов. Темный, ноябрьский вечер и ярко оранжевые фонари напару с лилово-сиреневыми. Напряжение подается так, что одна лампа на фонаре горит более ярким цветом, а другая еле светится, как нежный подснежник. А через пол минуты накал в первой лампе спадает и нарастает во второй. Улица играет цветами: фонари вспыхивают и затухают, затухают и вспыхивают. Мокрый, посеребренный влагой асфальт и деревья в три этажа, в форме драконов. Это сосны. Их стволы и ветки изогнуты так же, как японские иероглифы или рисунки на железной банке индийского кофе. Мы с моей двоюродной сестрой Лялькой бегаем от одной карусели к другой: от лошадок к машинкам, от верблюдиков к лодочкам… Лялька красивая. Рослая и крепкая, с пышной стрижкой цвета сгущёного молока. С ней мы влезаем на высокие тумбы неработающих аттракционов и читаем стихи собственного сочинения. А наши мамы и папы стоят внизу и улыбаются. Папец Лёли — он же дядя Мойша, — хвалит нас и говорит, что мы "Такие умные и талантливые!".. "Такие молодцы!".. И мы улыбаемся и смеемся. Читаем все новые и новые стихи, которые так и льются из нас потоком. Как будто мы только что научились разговаривать — НО СТИХАМИ! Счастье, эйфория. И моросящий дождь на желто-зеленых листьях… такой мелкий, что похож на туман…