Вера Семенова - Чаша и Крест

— Опасность? Какая?

— Ты думаешь, мы умеем настолько точно предсказывать судьбу? Может, ты хочешь, чтобы я сообщил тебе, чего именно стоит остерегаться? Опасность для жизни — вот все, что я могу сказать.

— Для моей жизни? — переспросила Женевьева, приподняв верхнюю губу.

Скильвинг кивнул и обернулся, настолько странно прозвучал ее голос. Он мог поклясться, что в нем звенела неподдельная радость.

Женевьева спокойно улыбнулась и снова опустилась на свой плащ, повернувшись на бок и закрывшись одной его половиной.

— Тогда все складывается как нельзя лучше, — ясно произнесла она, зевнув. — Более удачной развязки нельзя и пожелать.

На шестой вечер они были вынуждены остановиться у самой дороги. Это была уже не деревня, скорее небольшой поселок, в котором даже присутствовал выбор между двумя трактирами. Прежде чем вьехать туда, Ланграль долго хмурился, но наконец угрюмо кивнул в ответ на бесконечные взгляды Женевьевы, Берси и Люка.

— Хорошо, едем, — сказал он. — Попробуем заодно выяснить, где лучше пересекать границу.

Узнать это оказалось довольно просто — поселок, собственно, и вырос из простой деревни с помощью контрабанды. Немного сложнее было собрать нужную сумму — наконец Ланграль забрал кошелек у Берси и куда-то ушел вместе с Люком. Вернулись они довольные, Люк вообще открыто улыбался, после чего Женевьева и Берси невольно перевели дух и почувствовали, как медленно отступает сжимавшее их напряжение.

Это было рано, слишком рано — Женевьева это хорошо понимала, но ничего не могла с собой поделать. Легкая эйфория, в которую впали Берси с Люком, передалась и ей. Они были одни в маленьком зале трактира, стоящего у реки. Они быстро заказали все самое вкусное, что было в погребе, и сами расставили все на столе. Люк отыскал внизу за стойкой покрытую пылью, но вполне прилично звучавшую гитару и теперь развлекал их песнями на собственные стихи под язвительные комментарии Берси.

Ланграль за весь вечер произнес самое лучшее три или четыре слова. Он сидел, положив локти на стол и опустив голову, упорно ни на кого не глядя. Скильвинг тоже забился в угол, подтверждая свое обещание ни во что не вмешиваться.

— Зачем нам расставаться, графиня, о чем вы говорите? — восклицал Берси, размахивая вилкой. — Мы поселимся в Валлене где-нибудь рядом с вами, каждый вечер будем ходить на берег моря — это самое знаменитое место в Валлене, огромная набережная, куда приходят все корабли, где в маленьких кабачках веселятся все жители Валлены, где танцуют самые красивые девушки. Я был там всего один раз, графиня, но до сих пор помню, как там хорошо. Я буду счастлив показать вам там все уголки.

— Ты сначала туда доберись, — мрачно посоветовал Ланграль, не отрывая глаз от кружки.

Берси отмахнулся.

— Ты просто ревнуешь, граф, что не тебе пришло в голову ее туда пригласить.

— В самом деле, Бенджамен, — вмешался Люк, перебирая струны, — даже твоя угрюмая физиономия нам вечера не испортит, хоть ты и стараешься. Давайте я спою вам еще одну песню.

Он обвел всех вдохновенным взглядом поверх гитары и заголосил на высокой и тоскливой ноте::

Созидающий башню сорвется,

Будет страшен стремительный лет,

И на дне мирового колодца

Он безумье свое проклянет.

Разрушающий будет раздавлен,

Опрокинут обломками плит,

И всевидящим Богом оставлен,

Он о муке своей возопит.

Женевьева жадно смотрела на него, положив подбородок на сплетенные пальцы. Она уже неплохо знала слова многих стихов Люка, в том числе и этих. Ее губы зашевелились, и она поймала себя на том, что повторяет следом::

Не избегнешь ты доли кровавой,

Что живым предназначила твердь.

Но молчи — несравненное право

Самому выбирать себе смерть.

Совсем рядом она увидела темные глаза Ланграля, смотревшего на нее прямо, с каким-то до конца непонятным ей выражением.

— Люк, прекрати свою тягомотину, — не выдержал Берси, треснув кружкой по столу. — Просто неприлично петь о таких вещах!

— А о чем прилично? — обиженно спросил Люк. — Наверно, о голых женщинах, как ты предпочитаешь?

— По крайней мере, от них у меня никогда не ныли зубы, как от твоих тоскливых песен. Сыграй лучше что-нибудь веселое.

Люк поморщился, но неожиданно покладисто пробежал пальцами по струнам и закинул голову, испытывая вдохновение не только поэта, но и музыканта. Он кивнул Женевьеве, и та сорвалась с места. Берси пытался ей помогать, и хотя он считался довольно неплохим танцором при круаханском дворе, Женевьева сразу задала исключительный темп, отбивая каблуки о деревянный пол. В детстве ее часто заставляли заучивать танцевальные па, принятые в изысканном обществе. Но они вызывали у нее только зевоту. Сейчас она танцевала, как пляшут наемники в Айне, независимо от того, удается ли им подцепить пригожих девиц в трактире, где они обычно спускали свое жалование, или девиц на сегодня не нашлось, и они веселятся одни. Их веселье все равно самое бесшабашное, потому что никто не знает, что будет завтра.

Женевьева вертелась, вскидывая руки, безошибочно попадая в странный дерганый ритм музыки Люка, рыжие кудри выбились из прически и летали вокруг ее головы, Невозможно было остаться равнодушным к этому танцу, ни на что не похожему, но полному какой-то огненной тоски. Невозможно было отвести глаза от того, как вспыхивают ярким пламенем ее волосы, каждый раз, когда она поворачивается к камину, как гордо взмывают руки и выбивают искры из половиц длинные ноги, затянутые в грубые штаны для верховой езды. Она танцевала для человека, которого любила. Она хотела, чтобы он запомнил ее такой — рыжей ведьмой, от танца которой невозможно оторваться.

Этот танец был слишком отчаянным, чтобы не прерваться в момент своей кульминации. В дверь дружно что-то ударило — или кулаки в толстых кожаных перчатках, или приклады. Оба окна разлетелись со звоном, и в них красноречиво всунулись дула мушкетов.

Створки тоже треснули, не выдержав натиска, и в дверном проеме появилось так много гвардейцев, что они просто в него не помещались. Поэтому взгляд Женевьевы сразу выхватил одного, и она решила, что дальше разглядывать необязательно. Ее судьба пришла за ней — на пороге, засунув за пояс пистолеты и большие пальцы, стоял тот, кому она имела неосторожность пообещать свою руку. Шависс ухмылялся одновременно и грубо, и чуть смущенно.

— Я вижу, вам очень весело, господа, — сказал он, обводя комнату взглядом своих выпуклых глаз. — Не хотите ли продолжить ваше празднество в другом месте?

Женевьева опустила руки, чтобы откинуть волосы назад, гордо тряхнуть ими и в свою очередь подбочениться.

— Сомневаюсь, господин лейтенант, что в вашем обществе нам будет так же весело, — нежным голосом заметил Люк, прижав рукой струны. — Разве что если мы начнем со всех сторон оценивать вашу достойную персону.