Вера Семенова - Чаша и Крест

— Рэнди, ты же не сможешь дышать!

— Нечего переживать за чужое дыхание. Давай сильнее.

— А если треснет? Жалко, такое платье!

Я с удивлением узнал, помимо хрипловатого голоса Рандалин, который уже неплохо успел изучить, переливчатый тембр Мэй и низкий протяжный — Тарьи. Уже не испытывая стеснения от того, что постоянно иду по стопам Жерара, я осторожно раздвинул ветки куртины. Рандалин сидела на садовой скамейке спиной ко мне. Тарья затягивала на ней корсет, а руки Мэй порхали над ее головой, поправляя высокую прическу.

Наконец Тарья, поднатужившись, завязала последний шнурок и застегнула крючки. Рандалин поднялась со скамьи, слегка покачнувшись — видимо, с непривычки наступила на край платья.

— Ох, Рэнди… — Тарья всплеснула руками. — Ох.

Это действительно было "ох". Я сразу вспомнил, как меньше года назад, сидя напротив Рандалин в круаханском трактире, пытался представить ее в бальном платье и с фигурной прической. Но на такую Рандалин у меня не хватило бы воображения.

Платье было по последней валленской моде — с огромными шуршащими юбками, стянутой талией и кружевными рукавами, из бледно-розовой ткани, переливающейся оттенками пепельно-серого и бежевого. Плечи были открыты, и вырез корсажа только подчеркивал идеальную форму ее груди, невольно притягивая все взгляды. Прическа, сооруженная Мэй, была чуть растрепанной — несколько локонов выбивалось с обеих сторон, и открывала шею, показывая гордую посадку головы. Но больше всего поражало ее лицо — серые глаза светились, а на губах застыла полуулыбка, которая бывает у людей, глубоко погруженных внутрь себя.

— Это не я, — сказала Рандалин убежденно, посмотрев в зеркало, которое горделиво поднесла ей Мэй.

— Жаль только, что ты решила влюбиться в этого урода, — Мэй поджала губы, — лучше бы ты выбрала Джулиана. Вы так хорошо смотритесь вместе. Он такой красавчик.

— Может, мне лучше выбрать Мануэля? — фыркнула Рандалин, то отстраняя, то приближая зеркало, — он еще красивее.

— Ты ничего не понимаешь в мужчинах, — вмешалась Тарья. — Гвендор вовсе не урод. Он, конечно, покалеченный, но в нем что-то такое есть. Я бы, короче, не отказалась.

— Он теперь Великий Магистр, — возразила Мэй. — Им вообще не положено обращать много внимания на женщин.

— Будто Великие Магистры не люди.

— Нет, — убежденно возразила Мэй, — все, кто из ордена — не совсем люди.

— Я тоже из Ордена, — Рандалин опустила зеркало. — Получается, что я тоже не человек?

— Ну в общем, — протянула Мэй, внимательно оглдяывая ее с ног до головы, — не знаю… Не уверена. Но по крайней мере, сейчас ты наконец-то стала вполне похожа на человека.

Я мало что понимаю в театральном искусстве. Оно кажется мне слишком нарочитым. Герои на сцене всегда говорят и двигаются так, как не бывает в обычной жизни. Наверно, пьеса Люка была хорошей, по крайней мере, на публику она производила впечатление. Женщины в первых рядах открыто рыдали, вытирая лица кружевными платками. Но вместе с тем я отчетливо понимал, что главное представление, на которое все пришли посмотреть, разыгрывается не на сцене, а в правой парадной ложе, принадлежащей ордену Чаши. Даже Мануэль, чья ложа располагалась рядом, несколько раз заинтересованно взглянул в нашу сторону, хотя в основном не сводил огромных накрашенных глаз со сцены, где заламывал руки его Люк, рассказывая о своей великой и запретной любви. В конце первого акта герцог приподнялся и бросил на сцену огромную лиловую розу — знак вечной верности. Но даже на это публика отреагировала как-то вяло, ограничившись редким свистом и равнодушным шиканьем. То и дело сидящие внизу оборачивались и подолгу смотрели на нашу ложу, отвлекаясь от происходящего на сцене, и потом им приходилось толкать соседей в бок и требовать рассказов о том, что успело произойти.

Я от подобного внимания был весь как на иголках и терзался завистью, глядя на невозмутимые лица Гвендора и Рандалин. Вернее, они просто не замечали обращенных на них взглядов — они были слишком заняты друг другом. Гвендор по валленскому обычаю сидел в ложе чуть сзади Рандалин, так что ему прекрасно были видны ее открытая шея, плечи и вырез платья. Она то и дело оборачивалась и смотрела ему в лицо таким сияющим взглядом, что мне становилось еще более не по себе.

Из высоты ложи я не мог как следует расслышать доносившийся снизу шепот, но легко мог представить, о чем переговаривается публика.

"Говорят, что он заклятьями заставил ее влюбиться в себя без памяти, и теперь магистры ищут новое заклятие, чтобы ее расколдовать".

"Она сказала, что хочет распустить свой орден, и все отдать крестоносцам".

"А что герцог?"

"Будто ты не знаешь нашего герцога?"

"Да вы ничего не понимаете. Он из Эмайны привез немеряно золота, и все обещал ей отдать".

"Теперь они своих крестов понаставят по всей Валлене".

"А она красивая такая. Я бы тоже попробовал ее заклятием приворожить".

— Вы очень изменились, Рандалин, — тихо сказал Гвендор, но он побоялся наклоняться слишком близко, и поэтому я все расслышал.

Она снова быстро обернулась.

— В хорошую или плохую сторону?

— Вы всегда меняетесь только к лучшему.

— Почему вы говорите так печально?

— Сейчас особенно ясно видно — вы слишком прекрасны. И чересчур хороши для меня, Рандалин.

— Для Великого Магистра Ордена Креста? Для героя Рудниковой войны? Для создателя орденского золота и победителя круаханской эскадры?

— Разве вы не видите моего лица? И этого, — он кивнул на искалеченную руку, которую уже не скрываясь, положил на борт ложи.

— Это все принадлежит вам, — она чуть пожала своими великолепными плечами. — Значит, оно по-своему прекрасно.

— Это вам кажется сейчас. А когда вы посмотрите повнимательнее…

— У меня была прекрасная возможность посмотреть повнимательнее, — перебила Рандалин. — Когда вы лежали без сознания в моем доме.

Гвендор опустил голову.

— Вы напрасно считаете меня неблагодарным глупцом, Рэнди. Я… невозможно передать, насколько я вам благодарен.

— Благодарен?

— До конца жизни, — серьезно сказал Гвендор, — я буду помнить, как прикасался к вам. И в эмайнской камере. И сегодня утром в вашем доме.

Рандалин слегка сощурилась — как всегда, когда она бросалась в бой, не задумываясь.

— Благодарность — это единственное чувство, которое вы ко мне испытываете?

— Нет… Я… Зачем вы заставляете отвечать прямо, Рандалин? Если вы и так прекрасно знаете ответ? Я люблю вас.

— Пойдемте отсюда, — неожиданно сказала Рандалин. — Я очень нежно отношусь к Люку, но сейчас мне как-то не до него. Пойдемте куда-нибудь, где поменьше народу.

Но найти в Валлене место, где поменьше народу, в тот вечер было совершенно невозможно. Вернее, для этого надо было перестать носить имена Гвендор и Рандалин — толпы гуляющих тащились за ними следом по знаменитой набережной, делая вид, что просто дышат свежим воздухом перед сном. Наконец, махнув рукой, они устроились за столиком в очередном трактире, прямо под открытым небом.