Вера Школьникова - Выбор Наместницы

– Увы, для государственной измены министр Альвон слишком глуп. Потерпите, осталось всего полгода, и я отправлю его в почетную отставку.

Ванр тяжело вздохнул: конечно, наместнице ведь не приходится править доклады слабоумного старика. Энрисса хотела дождаться, пока тому исполнится восемьдесят, и, поздравив с юбилеем, быстро отправить на покой. Ванр понимал политическую мудрость подобного решения, но сомневался, что протянет оставшиеся полгода.

Наместница улыбнулась, увидев выражение его лица:

– Вам вовсе не обязательно делать все это самому.

– Но это ведомство внешнего наблюдения.

– Ну и что? Ваш помощник достаточно компетентен, а все важное все равно в докладах заместителя министра. То, что вы правите, годится только для архивов.

Ванр снова вздохнул, все это он знал и сам, но предпочитал как можно меньше полагаться на помощника, даже в мелочах. Он помнил, что именно этот молодой человек заменял его, пока Ванр ездил по библиотекам, а секретарь наместницы хотел оставаться незаменимым. Но Энрисса права, его помощник вполне может выправить эти доклады, заодно у него не останется времени ни на что другое:

– Пожалуй, я так и сделаю.

Энрисса надолго замолчала, тишину нарушало только потрескивание дров в камине, потом неуверенно начала:

– Ванр, я была сегодня на детском празднике.

– Голова болит? Я сейчас согрею вина.

– Нет, не надо, все хорошо. Я просто подумала… мы ведь уже семь лет вместе. Ванр, мне тридцать три года.

– Не знал бы – никогда не подумал, – но в голосе чиновника прорезалась едва уловимая тревога. Ему не нравился этот разговор, какая женщина будет по доброй воле напоминать любовнику о своем возрасте? Если, конечно, она не моложе его на двадцать лет.

– Я подумала, что это нечестно по отношению к вам.

– Я вполне доволен своей судьбой, Энрисса, – серьезно возразил он, – я ведь люблю вас.

– Я знаю, но разве вы не хотите сына?

– Я не хочу ребенка ни от кого, кроме вас, – горячо заверил он наместницу и, сказав эти слова, понял, что захлопнул дверцу мышеловки. – Энрисса, вы не можете даже думать об этом! Это невозможно!

– Неправда! У троих наместниц были дети! Тайра Милосердная удочерила собственную дочь!

– За Тайру правил старший брат, кому какое дело было до ее детей? А вам не простят! Кроме того, Тайра просидела на троне всего три года!

– Я понимаю, что не смогу оставить ребенка, но ведь можно отдать его на воспитание, а потом взять ко двору! Да просто знать, что твоя кровь течет в ком-то – разве этого мало?

– Мало, если за это нужно заплатить жизнью!

– А сколько женщин умирает родами? Они ведь тоже рискуют!

Ванр чуть было не ответил: «Они рискуют только своей жизнью», – но сумел вовремя сдержаться, у него оставался единственный шанс – убедить наместницу, что его волнует только ее безопасность, а о себе Ванр и не думает:

– Они – не наместницы, Энрисса, эта треклятая статуя действительно зачарована!

– Ритуал ни разу не проводили!

– А вот теперь – проведут. Вы даже не успеете выносить этого ребенка, вас казнят раньше!

– Не казнят, – в голосе наместницы прозвучала непоколебимая уверенность, но Ванр достаточно хорошо знал Энриссу, чтобы различить под этой маской страх. Он подошел к ней, стал за спинкой кресла, обнял ее за шею:

– Энрисса, семь лет – это очень мало. Я не хочу потерять вас так скоро. Не надо рисковать всем ради ребенка, которого даже нельзя будет оставить при себе.

Наместница вздохнула и накрыла его ладонь своей ладонью – она уже приняла решение, и все ласковые слова в мире не смогли бы переубедить ее. Но Энрисса с трудом скрывала разочарование – в комнате пахло страхом, она слышала его в словах Ванра, видела в его взгляде. Она хотела верить, что Ванр боится за нее, нет, что за ерунда, она верила, что это так, она не сомневалась! Но червячок сомнения уже начал точить дырку в лакомом кусочке ее сознания. Она наклонилась и задула свечу. Время покажет, насколько сильна любовь Ванра Пасуаша.

Саломэ сидела за столом и размазывала по тарелке красный от малинового варенья творог. Творог она терпеть не могла, потому обычно старалась проглотить ненавистное кушанье как можно скорее и убежать во двор, но сегодня девочка растягивала завтрак, никак не решаясь заговорить с матерью о том, что беспокоило ее вот уже третий день. Творога в тарелке от размазывания становилось только больше, Эрна сидела за столом напротив дочери и не собиралась никуда уходить, пока та не очистит тарелку, и девочка решилась:

– Мама, а если я незаконная, я смогу стать наместницей?

Эрна выронила ложку:

– Что за вопросы? Какая разница, законная ты или нет, у нас уже есть наместница, и она проживет еще много лет.

– А я?

– А ты выйдешь замуж, – уверено ответила дочери Эрна, хотя на самом деле вовсе не испытывала этой уверенности.

– А наместницей никак не получится? – настойчиво продолжала выспрашивать девочка.

– Наместницей – никак, – твердо сказала Эрна, желая закончить неприятный разговор.

Но Саломэ никак не могла угомониться:

– А король может врать?

– Что? Великие боги, вопросы у тебя сегодня! Откуда я знаю, может ли врать король? Он же статуя! Наверное, не может, королю не положено врать, то есть, лгать.

– Значит, я буду наместницей! Он сам мне сказал.

– Кто сказал? – Эрна начала терять терпение.

– Король. Он пришел ко мне и сказал, что выбрал меня, и я буду наместницей. А когда я стану большая, он вернется на самом деле и женится на мне, и у нас будет сын. А дочки не будет, потому что на трон должен сесть мальчик.

– А что нужно быстро завтракать он тебе не говорил?

– Неа, а нужно? Наверно нужно, я тогда быстрее вырасту, – и девочка мужественно проглотила полную ложку творога.

Эрна проглотила возражение: пусть пока что верит в свои выдумки. Оно только на пользу, вон, как быстро тарелка опустела. Надо же, король к ней пришел! Ничего, повзрослеет, поймет, что наместницей ей не быть, да и не сама не захочет, когда встретит парня по нраву.

Эрна ошиблась – время шло, зима сменилась весной, а Саломэ и не думала забывать про свое великое предназначение. Доходило и до слез – Саломэ хотела носить только белое, так, словно она уже была наместницей, Эрна не позволяла. Саломэ часами расспрашивала отца о статуе короля – правда ли, что она может разговаривать и закрывать глаза, и о королевском дворце, ведь ей предстоит быть там королевой. Ланлосс пытался объяснить Саломэ, что быть наместницей – не самое приятное занятие в мире, но все его доводы разбивались о каменную стену детской уверенности: «Я только сначала буду наместницей, а потом – королевой, как Саломэ Первая, только наоборот». Генерал уже жалел, что дал дочери это имя: из тридцати двух наместниц короля Элиана двенадцать звались «Саломэ», но это же не значит, что каждая Саломэ обязательно должна стать наместницей! А их дочь и вовсе незаконнорожденная. И каждый раз, когда девочка начинала рассказывать об ожидающей ее короне, Ланлосс тяжело вздыхал – фантазии фантазиями, но он и в самом деле не знал, что ждет Саломэ в будущем. Не хотелось бы, чтобы девочка разделила обычную судьбу незаконных дворянских дочерей – замуж за первого встречного, согласного взять, а если такого не найдется – в обитель. Эрна молчала, но он знал, что и она тревожится о судьбе дочери. Теперь Ланлосс понимал, почему она отказалась заводить еще детей. Если бы только можно было найти способ узаконить девочку!.. Иногда он чувствовал, что готов забыть и о долге, и о вассальной клятве – что ему, простолюдину, до пресловутой дворянской чести. Забрал бы Эрну, Саломэ и сына Резиалии – не оставлять же мальчика ненавидящей всех и вся матери – и уехал в Кавдн, или Ландию, а то и к варварам… Но всякий раз его останавливало воспоминание о давешнем разговоре в кабинете наместницы: она снова доверилась ему, как тогда, сразу после вступления на трон. Он не подвел ее в первый раз – война закончилась победой, не подведет и сейчас. Ланлосс понимал, что спокойствие и относительное благополучие в Инхоре – явление временное. Стоит ослабить вожжи – и все пойдет по-старому. Только страх перед графом удерживал дворян в рамках закона, а о крестьянах и вовсе говорить нечего, будут подчиняться тому, у кого дубина больше. Вековую привычку к покорности за семь лет из крови не вымоешь. Нет, он никогда не удирал с поля боя, ни солдатом, ни генералом, не убежит и сейчас, будучи графом.