Вера Школьникова - Выбор Наместницы

– Вы что, с ума сошли? Я же могу уронить ребенка!

– О-огг-онь, – заикаясь, пробормотала ошеломленная женщина.

– Какой еще огонь?

– Шар, огненный, прямо на вас был.

– Какой еще шар? – Целительница посмотрела на забившихся в угол служанок, и только сейчас заметила разбитое стекло. – Огневик, что ли? Да, редкость, но пугаться-то чего? Улетел, и слава богам.

– Да не улетел он!

Но никто, кроме Марион, не видел огненной завесы, целительница вообще ничего не заметила, служанки от ужаса зажмурились, а Соэнна стонала в полузабытьи, похоже, даже не поняв, что уже стала матерью. Целительница быстро ощупала живот роженицы: второй близнец обычно рождается вскорости после первого. Быстрые и легкие роды, а говорили – дурная примета, дурная примета. Все бы так рожали! Соэнна вроде бы пришла в себя, попросила показать ребенка, убедилась, что с ним все в порядке, и снова откинулась на подушки. Одна из служанок торопливо выбежала за дверь, сказать герцогу, что его первенец появился на свет, а Марион, обмыв малыша, повязала ему на запястье синюю нитку, чтобы потом не перепутать старшего с младшим.

Гроза стихла в один миг, словно дожидалась, пока наследник герцога Суэрсен издаст первый крик. Перестали сверкать молнии, и оказалось, что уже стемнело, угомонился ветер, наступила тишина, нарушаемая лишь стонами роженицы. Марион хотела закрыть окно хотя бы ставнями, но передумала – ветер наполовину вырвал их из петель, а в натопленной комнате и так было дышать нечем, даже с открытым окном, пусть уж будет, как есть, все равно дело к концу движется. Она смела в кучу осколки, чтобы никто не напоролся, и зашептала молитву Эарнире-Дарительнице, за благополучные роды. И словно сглазила: недаром говорят повивальные бабки: вот как послед отойдет, тогда и время богов благодарить. Второй близнец не торопился последовать за своим братом.

Долгая зимняя ночь перевалила за середину, Соэнна уже не стонала, прочно провалившись в беспамятство, целительница покачала головой:

– Доставать надо, все равно уже мертвый там, еще подождать – и она следом отправится.

Марион возразила:

– Нельзя так, герцога спросить надо.

Целительница только вздохнула, она уже не первый год принимала роды, и знала, что в знатных семьях мужчины обычно предпочитают пожертвовать женой, если есть хоть какая-то надежда спасти ребенка. Отходит потом три месяца в трауре, да снова женится, подумаешь. Когда брак без любви, и потерять не боишься. Но, может быть, герцог все-таки решит поберечь жену, старший-то мальчик крепенький родился…

– Сходите к нему, не служанку же посылать.

Обычно Марион старалась не показываться герцогу на глаза, понимая, что напоминает ему о сестре. Иннуон держался безукоризненно вежливо, но пожилая женщина слишком хорошо знала свою воспитанницу, чтобы не прочитать по лицу ее брата, что он на самом деле чувствует. Будь ее воля – ни за что бы не пошла к герцогу с такой вестью, но больше и впрямь некому, а Соэнна того гляди, умрет, оставит сына сиротой.

Иннуон с нетерпением ждал, когда же, наконец, снова постучат в дверь. Он весьма смутно представлял, как именно женщины производят детей на свет, подозревая, что схожим образом с собаками и лошадьми, потому нетерпение его было радостным, а не тревожным. В затянувшихся родах он не видел ничего страшного, просто хотел поскорее увидеть сыновей. Марион вошла в комнату и стала у порога, не зная, как начать разговор, Иннуон не вытерпел первым:

– Ну, что там? Мальчик? Чего ты молчишь? Неужели девочка? Быть такого не может!

– Никого там, ваше сиятельство. Не разродилась она еще.

– Да сколько же можно!

– Дольше нельзя, целительница вас спросить велела, что делать. Если плод не достать – умрет герцогиня.

– Что значит «плод»? Это она моего сына так называет?

– Он уже мертвый, должно быть, потому и не выходит. Спасать госпожу надо, а то кровью истечет.

– Ерунда! Мне нужен мой сын. Я не для того привез повитуху из Сурема, чтобы она убила моего ребенка.

– Но ваше сиятельство! Герцогиня умирает!

– Не умрет. Я запрещаю делать что-нибудь, что может повредить ребенку. Попробует – шкуру с живой спущу, так и передай!

Марион хотела возразить, но заметила характерную складку между бровей Иннуона – спорить бесполезно. Такой же, как и все мужчины. Им удовольствие, а женщина потом в родах умирает, лишь бы наследника мужу и господину родить. Какая же наместница, должно быть, счастливая! Ни один мужчина в ее жизни не волен. Ничего не оставалось, кроме как вернуться в пропахшую кровью комнату. Еще с порога Марион покачала головой:

– Запретил, говорит, шкуру спустит.

– С самого бы него кто шкуру спустил, – в сердцах выругалась целительница, хотя ей, жрице бога жизни, грешно было желать кому бы-то ни было зла.

Соэнна неожиданно пришла в себя, попросила пить. Женщины кинулись к ней, стали уговаривать потужиться еще немного, но измученная роженица опять потеряла сознание. Целительница мрачно переспросила:

– Шкуру, говоришь, спустит? Ну, пусть спускает, а я этого так оставить не могу.

По законам империи муж имел полное право решить судьбу жены в подобной ситуации, но целительский кодекс однозначно ставил жизнь рожденную выше нерожденной. Герцог потом пусть жалуется в храмовый совет, если хочет, а ей он не указ. Но злить его сверх меры тоже не стоит, и так злее собаки будет. Проще было бы по кускам плод достать, но если герцог это увидит – точно убьет. Лучше щипцами вытащить, а потом сказать, что младенец так мертвым и родился. Она подозвала Марион:

– Помогать будете.

Служанок выгнали вон, все равно от них не было никакого толка, от одной мысли, что придется нарушить волю герцога, они впали в оцепенение. Впрочем, особого проку не было и от Марион, она, хотя и приняла немало родов, первый раз в жизни видела щипцы. Храмовые повитухи хранили их устройство в секрете, говоря, что в неумелых руках от щипцов больше вреда, чем пользы, а каждую повивальную бабку все равно не научишь. Да и прошедшей обучение в храме целительнице не всегда сопутствовал успех: порой так этими щипцами несчастного младенца ухватывали, что милосерднее было бы придушить сразу после рождения, чем оставлять уродца мучиться. Целительница только приступила к делу, как Марион прошептала в изумлении:

– Смотри, звезды!

– Что звезды? – не до звезд сейчас было.

– Они падают! Падают с неба!

– Да пусть себе падают, не помогаешь, так хоть не мешай!

Звезды действительно падали, сыпались с неба сплошным дождем, казалось – протяни в окно руку – поймаешь звезду. Марион молилась всем богам сразу. Если зимние грозы порой случались, хоть и считались плохой приметой, то такого она за свои пятьдесят зим еще не видела, да и не слышала, чтобы кто-нибудь видел. Не падали в Суэрсене звезды, ни зимой, ни летом. Это в южных краях такое случалось, но чтобы у них, на севере… не иначе, как знак какой-то, а вот к добру ли, к несчастью ли… разве поймешь, что там у богов на уме?