Юлия Барановская - Мгла

Не выдержав их, я все же обернулась и уже стоя в проеме, пояснила за миг до того, как картина вернулась в исходное положение, скрывая меня от братьев: — Простите… Здесь — моя семья…

Такого ущерба мне даже ночные припадки не наносили. Так подумала я, увидев себя в зеркале через несколько часов. Руки расцарапаны, волосы растрепаны, все тело в синяках и мелких, кровоточащих ссадинах, не способных укрыться ни за одним из моих платьев.

Испорченное бальное — я спрятала в коридоре, невольно посмотрев на то место, где стоял беловолосый лорд.

— Я - баронесса де Элер. Всегда ей была и всегда буду. — Твердо сказала я своему отражению в зеркале, и небо потемнело в какие-то часы, скрывшись за бронзовыми тучами. Но мне уже не было дело до этих метаморфоз, ибо весь мой уютный мирок рухнул в одночасье. А на пальце все так же сверкал проклятый камень, привлекший внимание двух магов, завоевавших ради него мое сердце.

Я пыталась сорвать его — тщетно. Не помогли ни отчаянные рывки, ни душистая мыльная пена, и вскоре я оставила бессмысленные попытки, вернувшись в свою комнату.

Расстроенная и подавленная я не сразу заметила, что на моем подоконнике лежат две перчатки, туго набитые собранными мною диковинками. Некоторое время я молча разглядывала их, а потом тихо заплакала, не желая отпускать своих графов…

Утомленные едва завершившимся застольем гости спали, а потому в замке царила размеренная, чуткая тишина, замедляющее и без того не отличающееся скоротечностью время. Несколько часов прошли в тоске и грусти, отравленных вспомнившимися словами гномика.

«Наглый лгун!» — Снова возмутилась я, сжимая кулаки. — «Как он только посмел… Наверняка и про землянику мне солгал…»

А в следующее мгновение в дверь постучали, и веселый голосок горничной спросил, пробудилась ли я.

Сперва, я хотела её отослать, не желая представать в том жалком виде, что представлял мой облик после этой ночи, но… Теплые, ничуть не замявшиеся ягодки лежали на моей ладони алым искушением, позволяющим раз и навсегда покончить со всеми сомнениями…

«Обретают силу только в руках чародея?» — Вспомнила я, и поспешила к дверям.

— Да, сейчас открою! — Откликнулась я на настойчивый стук, с трудом отодвигая засов и впуская внутрь бросившую на меня удивленный взгляд девушку, как всегда, когда я не спускалась к завтраку, приносящую его мне в комнату.

— Поставь у кровати, — приказала я, не сводя глаз с фарфоровой чашечки.

— Как прикажите, — бросая на меня косые взгляды, послушно пробормотала она.

Я отвернулась, с помощью зеркала, наблюдая, как медленно опускается поднос на прикроватный столик. Затем приказала, указав рыжей, как я её называла, на дверь:

— Взгляни-ка, мне показалось там паук.

И дождавшись, когда горничная отвернется, торопливо бросила в чашку чуть помявшуюся, согретую моим дыханием ягоду. Обернулась, прожигая подозрительным взглядом широкую спину в простом льняном платье. Дождавшись, когда его владелица осмотрит все углы и недоуменно обернется ко мне, демонстративно поднесла чашечку к губам и скривилась:

— Горько. — Объявила я, и предложила вскинувшей брови служанке: — Сама попробуй.

— Ваша милость! — Охнула она, растеряно рассматривая мое недовольное лицо. — Если вы хотите, я сделаю…

— Сперва попробуй! — Настаивала я, обличительно протягивая чашку.

Явственно чувствующая подвох служанка нахмурилась, но подчинилась.

Надо сказать, что это была полноватая рыжая девка с румянцем во всю щеку и двумя косами толщиной с мою руку, игриво опускающимися чуть ниже пышной талии.

Однако, несмотря на удалой и даже разбойничий внешний вид, она прослыла девицей скромной и честной, любимой всеми за открытый и добрый нрав.

На ней-то и собиралась провести я свой эксперимент, дабы окончательно доказать себе, что никаких сил у меня нет и в помине. И лучшее, что я могу сделать — отпустить моих графов и вернуться к прежнему, привычному и пустому существованию, забыв и про магию, и про стражей, и про дивные рассказы, смутившие мою веру.

Бросающая на меня подозрительные взгляды горничная все же приняла чашку, осторожно понюхала и…сделала глубокий, шумный глоток.

Пару секунд ничего не происходило.

«Вот и все…» — устало подумала я, отводя глаза. И спросила, больше для вида у удивленной рыжей:

— Ну как?..

— Каком чрез косяк! Очередную дурь в башку вбила… — Хмуро откликнулась та, а я едва не выронила незаметно утащенную с подноса лепешку.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Она — ошеломленно, я — недоверчиво.

— А что ты думаешь обо мне?.. — Всё ещё не веря своим ушам, наконец, спросила я.

— Слава богине, скоро отмучаемся. Надоела, сил нет. — Отрапортовала рыжая, глядя на меня круглыми от ужаса глазами. — Мало того, что бесноватая, так ещё и по мужикам по всей ночи шляешся. Слава пресветлой, просватали куда подальше. Там-то тебе самое место, — злорадно провозгласила она, пытаясь заткнуть рот широкими, натруженными ручищами.

— Что сделали? — Поразилась я.

— Просватали. Парашка слышала, как храмовник с утра к твоим несчастным папаше и мамаше приходил, руки твоей требовал. Папаша сразу согласие дал, а мамаша порыдала-покричала, да и её уломали. Только кольцо велела оставить, сестрице твоей в откуп. — Короткие пальцы зажимали рот, но слова лились нескончаемым потоком, а я лишь крепче сжимала зубы, понимая, как правы были мои графы — единственные, кто был со мной честен. — Сестрица-то твоя, как узнала, что кольцо тебе досталось — покой и сон потеряла. Так твоей мамаше и сказала: почто этой кукле колечко мое отдала? Не придут к ней хранители — куда ей богов возвращать, она и себе-то помочь не может.

Поняв тщетность своих усилий, рыжая бросилась к двери, но было остановлена мной, жестоко рванувшей за толстые косищи, и прорычавшей не хуже давешнего волка:

— Какие хранители? Сама сказала, что я бесноватая! Говори, а то без глаз останешься! — в руке моей будто по волшебству возник столовый ножик, а в голосе зазвучали жесткие, незнакомые мне самой интонации.

Девица всхлипнула, и залепетала с диким, почти суеверным ужасом глядя на нож в моей руке:

— Старших богов. У них камень красный да камень белый должны быть.

— Что за камни? — Не отставала я.

— Не знаю, ваша милость, не знаю… — Проскулила явно пораженная такими метаморфозами девка, а я продолжала, наматывая косу на исцарапанную руку.

— Что там с моей сестрой?

По пухлым, разом побелевшим щекам побежали слезы, а искусанные губы все говорили и говорили, вгоняя ножи, куда солиднее моего, мне в сердце.

— Знамо дело. Как тебя принесли, она все просила тебя к храмовникам отправить, да родители не соглашались. Мол, кровинушка, дочка. А её милость злилась. Потом, как поняла, что ты, что дите малое, развеселилась. Как с кутенком играла, да больно быстро ты выросла. Уж она графов проклинала, что тебя сманили… А как перстень увидала, так и вовсе чисто зверь стала. Кричала-кричала, да толку-то. Ох, она тебя проклинала, кем только не называла. Твоя матушка ей за это губу разбила — рука-то у неё тяжелая. Ударила и говорит, ты, приживалка, нашими добродетелями только и выросла, не про тебя то колечко, молчи, если обратно не хочешь. Сестрица твоя замолчала, да сразу батюшке жаловаться — змея она змея и есть.