Юлия Барановская - Мгла

Тогда я лишь подняла на неё глаза, и, повторяя её движение, осторожно провела по расшитой ткани истончившейся, словно прозрачной ладонью.

Сейчас подошла к постели. Привычно погладила золотые узоры… и резким рывком сорвала сестринский подарок, безжалостно бросив в растопленный кем-то камин.

Пару мгновений смотрела, как темнеет под поцелуями огня пестрая ткань… а затем разрыдалась, бессильно упав на колени.

Они пришли, когда часы пробили три утра. Тихо щелкнул секретный механизм, пасторальная картина неслышно отъехала в сторону и на границе между потайным коридором и моей спальней возникли две высокие фигуры, слабо освещенные искрами поднимающимися над прогоревшим покрывалом.

— Вира? — Тихо спросил Светоч, испуганно разглядывая меня, все так же неподвижно сидящую на полу, нервно комкая мокрый от слез платок. — Прости. Мы уходим и пришли только…

Я лишь покачала головой и сказала, поднимая на него опухшие от недавних слез глаза, невежливо перебив потерянного графа:

— Обними меня, мне холодно…

Холод бывает разный. Веет холодом земля и ветер, стены и вода.

Он сыплется с неба белым снегом и скрипит белым инеем на черных ветвях. Но куда страшнее его — тот, что царит внутри. Стужу в груди не согреть горячей водой и не прогнать жарким пламенем. Она пробирается внутрь, белым, северным волком вгрызаясь в сердце.

И от него нет спасения, нигде кроме как в чужом сердце.

Раньше я укрывалась от него рядом с Элли. Сегодняшний день внезапно показал, что я старалась согреться рядом с ледяной глыбой. Я так никогда и не узнала, любила ли меня сестра на самом деле. Быть может, в том чувстве, что она испытывала ко мне, было больше жалости и превосходства.

Тогда все это было не важно…лишь горячие руки моих лордов, да мой тихий, тоскливый плачь, когда за спиной несущего меня на руках Светоча, закрылась потайная дверь, ведущая в такую привычную и любимую, но уже чужую комнату…

Утром последнего дня третьего месяца Аллира, прозванного в народе Сияющим, мы пересекли южную границу баронства. Рассвет едва уступил место новому дню, и в небе сияло пока еще бледное, не наполнившееся испепеляющим жаром солнце, тем не менее, слепящее привыкшие к темноте глаза. Над редким пролеском плыл белесый густой туман, скрадывающий и солнечные лучи и очертания оставленного позади леса. На добротной ткани камзола Светоча расползались влажные пятна, а руки были холодны, как лед, однако он и не думал осаживать коня, давая ему отдых, а себе — возможность забрать плащ, так неосмотрительно отданный мне.

Несколько раз я пыталась расстегнуть затейливую фибулу, выполненную в форме стилизованного солнца, с глазами-сапфирами. Но каждый раз на пути моих закоченевших пальцев вставали руки её владельца, и беловолосый граф вновь останавливал меня, говоря, что ничуть не замерз. Я не верила, но кивала, вновь проваливаясь в зыбкое забытье, навсегда окутавшее и разрознившее картины моего бегства.

Я плохо помнила, как мы выбирались из замка.

Помнила боль в правой, зачем-то порезанной Светочем руке, а так же то, что преодолела весь путь на его руках и как мелькали, сменяя друг друга коридоры. На измученное переживаниями сознание опустилась тьма, сквозь которую прорывались обрывки слов, произнесенных на незнакомом языке, слабый огонек затухающего факела в руке Зака и свирепо скалящееся изображение волка на разрушенной в какую-то ночь стене.

Тяжелые камни избороздили глубокие трещины, рисунок осыпался и раскрошился, но куда больше потрясла меня дыра, чернеющая в том месте, где был когда-то эфес ныне осыпавшегося цветным прахом меча.

Казалось, кто проломил стену кулаком, легко пробив тяжелую кладку и уничтожив замочную скважину. Я думала братья придут в отчаяние. Но они лишь выругались и продолжили свой путь, не замечая, как пришедшая было в себя я, вновь закрыла разом потяжелевшие веки, уже не видя, как сменяют друг друга проходы.

Пропустила я и миг, когда мы покинули замковые стены, а сама я оказалась сидящей впереди Светоча, заботливо укутавшего меня в свой теплый плащ.

Кажется, мы пробирались через лес: несколько раз я открывала глаза, с удивлением замечая темные ветки, качающиеся над нашими головами и смазные тени гигантских стволов.

Скачка длилась всю ночь, прекратившись лишь на пару рассветных часов, промелькнувших одним мгновением для только начавшей приходить в себя меня, потревоженной ласковыми розоватыми лучами. Свет нового дня обласкал стволы скрывающих нас деревьев, но так и не дотянулся до моих инстинктивно протянутых к солнцу рук.

С тех пор прошла пара часов, и я вновь пробудилась, успев заметить, как исчезают вдали приграничные столбы с гордо реющими знаменами цвета сапфира — знамена рода де Элер…

— Прощайте… — тихо простонала я, глядя на окружающий мир сквозь прозрачную пелену слез. Зак вновь подхлестнул зло фыркнувшего Вестника, а услышавший мои слова Светоч лишь крепче прижал меня к себе, шепнув над самым моим ухом:

— Спи…

В следующий раз я пришла в себя на закате. Остывающее солнце медленно катилось за край горизонта, скрываясь за кронами деревьев, тихо перешептывающихся зеленой листвой.

Я лежала у самой кромки небольшой, густо поросшей мхом полянки, свернувшись клубком на все том же синем, как весеннее небо плаще. Второй — алый, как солнце над миром, был накинут на меня вместо одеяла, а его владелец примостился рядом. Беспечно сидя на сырой земле, Зак смотрел в разведенный кем-то костерок, над которым наполнялся жаром закопченный котелок.

— Проснулась? — Даже не оборачиваясь ко мне, спросил рыжеволосый, все так же внимательно разглядывая предмет кухонной утвари.

Я лишь молча села, неловко кутаясь в чужой плащ. Помолчала, так же, как и Зак всматриваясь в огонь, и спросила, растеряно оглядываясь по сторонам:

— А где Светоч?..

— Скоро будет, — так же немногословно ответствовал рыжеволосый граф, поднимаясь на ноги и даже заглядывая зачем-то в котелок.

Я тоже поднялась на ноги, осторожно отложив пожалованный мне плащ. Огляделась, отмечая, что ели и сосны сменились дубами — исполинскими деревьями с теплой шероховатой корой и узорными, будто вырезанными каким-то искусником листьями.

Нагнувшись, я подобрала один из таких, сорванный, видимо, озорником-ветром и, выпрямившись, подняла вверх, рассматривая четкий узор на фоне нежно-фиолетового неба, не освещенного еще светом и самой робкой звезды.

Ветер качал пышные кроны, расплетая мои собственные, забранные в небрежную косу волосы, а я все смотрела и смотрела вверх, запоминая этот миг. Чтобы и спустя тысячи лет суметь припомнить и сладостную свежесть воздуха, и шелест листьев над головой и темные контуры поднятого над головой листа, словно диковинное крыло устремленного к темнеющим с каждым вздохом небесам.