Таня Хайтманн - Одержимые

Сколько времени ни провела бы Леа в этом коматозном состоянии, этого хватило, чтобы Адам полностью восстановился: ни намека на круги под глазами, черты лица спокойны и расслаблены. Ей даже показалось, что она видит первый налет загара, а веснушки на носу и щеках придавали ему непристойно бодрый вид. В этот миг она многое отдала бы за то, чтобы его внешность хотя бы отдаленно напоминала прижившиеся в фольклоре рассказы о подобных ему существах. Однако, вполне вероятно, что этого парня не испортили бы даже налитые кровью глаза и бледная как мел кожа.

Хотя на Адаме по-прежнему были те же самые вещи, которые дала ему Леа еще в отеле, он прошел бы в этом наряде в любой клуб, где на входе стоит швейцар. «Он наверняка уже пробежался по округе и позавтракал зазевавшимся бегуном», — кровожадно подумала Леа.

Не обращая внимания на улыбку Адама, Леа натянула одеяло в цветочек до самого носа. Она придерживалась твердого убеждения, что ее лицо — сущая катастрофа, прическа — как у персидской кошки, только что выбравшейся из собственной могилы.

— Ну что, опять восстала из мертвых? — невинно поинтересовался Адам, шурша коричневым бумажным пакетом.

— Если думаешь, что можешь задеть меня своим приступом хорошего настроения, то ты ошибаешься, — прошипела Леа. Впрочем, слова ее не возымели должного эффекта, будучи заглушены одеялом.

Адам удивленно остановился, затем присел на краешек кровати и протянул ей свою добычу. Свежие, ароматные булочки. Похоже, в этой комнате все пахло свежестью — кроме нее одной.

— Я взял то, что выглядело лучше всего, — примирительно казал он.

Путем сложных махинаций ей удалось выпростать из-под одеяла голую руку, стараясь не выпускать лишнего воздуха, взгляд ее был хищно устремлен на крылья носа Адама, готовый в любой момент уловить брезгливое сморщивание. Взяла булочку и стала соскребать ногтями сахарную глазурь.

— Мне больше понравилось бы то, что лучше всего на вкус.

Едва произнеся эти слова, она рассердилась сама на себя и на свое колючее поведение. Но несправедливость этого утра была слишком тяжела, так что она даже не сделала попытки пробормотать что-то примирительное. Может быть, она и оказалась бы способна на это, если бы у нее за плечами был уик-энд в салоне красоты высшего разряда. Нахмурившись, Адам поднялся.

— Пойду, поищу спички. — И закрыл за собой двери, оставив в комнате Леа, которая охотнее всего сама себя задушила бы подушкой.

Бросив украдкой взгляд в зеркало, висевшее в небольшой ванной, она удостоверилась, что выглядит в точности настолько плохо, насколько и предполагала. Измученная и покрытая множеством следов, оставленных похитителями: подбитая бровь, шея — словно поле брани, а на бедре уродливый порез, оставленный полетом через разбитое окно спальни Надин.

После бесконечно долгого душа, по крайней мере, смягчившего сильное напряжение, и нескольких возможных процедур приукрашивания Леа по-прежнему не чувствовала себя в состоянии показаться Адаму на глаза. Она слышала, что он копошится в гостиной, в то время как она сидит на кровати и запивает булочки безвкусной водой.

Она чувствовала, что совершенно не в духе и словно выжжена. Не так, как будто пережила безумие и смертельный испуг, а как будто у нее всего лишь начался предменструальный синдром. «Интересно, у героев кино тоже так, когда на экране уже давно мелькают титры, а мир живет себе дальше?» — спрашивала она себя, а сладкая выпечка тем временем сворачивалась в животе в плотный комок. Лежат себе в постели в пижаме и громко ругают своих любимых, вместо того чтобы страстно соединяться с ними до тех пор, пока не откажут слух и зрение, окрыленные сознанием, что завтра их может уже не быть в живых? Или это только она такая ворчливая копуша, которой никогда не удастся выяснить, на каких частях тела у Адама еще есть веснушки?

Возбужденная этой идеей, Леа спрыгнула с кровати и бросилась к двери, чтобы для начала осторожно заглянуть в щелочку. Она увидела камин, в котором горел огонь, и ноги Адама в носках, притопывавшие по грубо сработанному журнальному столику.

Старый диванчик, обтянутый кордовой тканью, и сложенный из грубо обтесанного камня камин составляли сердце домика. На каминной полке стояла коллекция памятных вещей: засохшие каштановые человечки, семейные фотографии, самодельная глиняная пепельница с трещинками. Половицы отливали золотом в свете камина — в тех местах, где не были покрыты красными и коричневыми дорожками. Треск, раздававшийся в те моменты, когда языки огня охватывали сухие дрова, казался успокаивающей мелодией. Все будто приглашало ее стряхнуть тоску и войти в уютную пещерку.

«Не притворяйся, — попыталась она подзадорить сама себя. — Адам наверняка уже понял, что ты прячешься за дверью, вместо того чтобы пойти к нему и умолять о прощении и примирении».

И, словно кто-то подтолкнул ее сзади, Леа протопала к дивану, на котором уютно устроился Адам, почитывая пожелтевший рыболовный журнал. Рядом с ним, свернувшись клубочком, лежала кошка и мурлыкала.

— Разве Миноу не хочет посмотреть, что да как там, на улице? — тонким голосом спросила она, останавливаясь на безопасном расстоянии от Адама. При этом она потирала руки, словно пытаясь подавить в себе смущение.

— Она гуляла всю ночь и полдня. Теперь ей, наверное, нужно немного передохнуть, — холодно ответил тот, не отрывая, впрочем, взгляда от журнала.

Она посмотрела в окно через открытую кухонную дверь и с удивлением заметила, что уже снова опустились сумерки. С тех пор как она вчера вечером рухнула на постель, прошла целая вечность.

— Она поймала мышь и, наполовину сожрав ее, принесла мне под ноги. Вы, женщины, склонны к странным способам выражения привязанности, — заметил он затем и наконец поднял на нее взгляд. Смесь тепла и веселости, которой сверкали его глаза, прорвала плотину, и не успела она опомниться, как плюхнулась на диван и уютно устроилась у Адама под свободным бочком.

Вздохнув, он опустил журнал и обнял ее одной рукой за плечи. А потом зарылся лицом в ее волосы. Вынырнув, он отбросил их назад и нежно прижался губами к виску, словно желая ощутить взволнованный пульс. При этом он крепче сжал ее здоровое плечо и принялся поглаживать — сначала осторожно, потом отчетливо страстно, пока его пальцы наконец не скользнули под свитер и не принялись гладить спину.

Внезапно Леа ощутила теплое и томящееся тело Адама. Но — не важно, насколько сильно ей всегда хотелось воспользоваться этой манящей близостью, — в данный момент она не могла выносить его нежности. Она чувствовала себя слишком опустошенной, чтобы предаться страсти и приняться за исследование его тела. В ушах все еще гремели выстрелы, перед глазами всплывали изувеченное тело Надин и мерзкая ухмылка на лице Макавити. Воспоминания были еще слишком свежи.