Айя Субботина - Время зимы

— Хромой там и помер. Еще нескольких удавили следом. Слыхали бы вы, как они визжат, до одури. До сих пор в толк не возьму, как башкой не тронулся.

— Слыхали мы, — ответил Дорф и в двух словах рассказал, как перепало им.

Когда он закончил, разговор будто потух. Мужчины поглядывали друг на друга и глядя на их лица Миэ оставалось лишь гадать, что за мысли посещали головы северян. Может они сожалели, что разделились, а может о том, что выжили. Устав ждать, когда кто-то нарушит безмолвие, Миэ в третий раз спросила:

— Как вы выбрались из гор? — Она будто высекала каждое слово, говоря нарочно громко. И дала себе обещание — не получив ответа, сделать Яросу и тем двоим, что топтались за его спиной, очень больно. И пусть боги будет к ней благосклонны, и Амейлин простит гнев.

— Мы повернули, не пошли дальше. А потом заплутали. — Ярос как-то сразу поник, плечи его осунулись. — А потом случайно нашли ход и вышли к тому месту, где случилась развилка. А уж после вот и к вам.

— Что за ход? — Насторожилась Миэ.

— Что за ход? — Насторожилась Миэ.

— Да харст его знает, эрель, — подал голос один из двоих. В его волосах угнездились два колтуна, каждый размером с кулак, на щеке вздулась гнойная рана и слова давались с трудом. — Там навроде муравейника все, сплошные лазы да пещеры. Один точно на юг тянулся, но Ярос велел не идти тудой. Пошли бы — точно сгинули ни про что.

Миэ быстро соображала. Путь на юг. Под землей. Спрятанный там, где мало кто сможет на него наткнуться. Тот, кто хоть немного знал нравы местных, наверняка взял в расчет, что деревенские не полезут в Хеттские горы, хоть бы там что. И не полезли, если б не Арэн и Банру, которые переупрямили толстолобого эрла.

— Ничего странного не заметили? — Таремка не надеялась, что услышит что-то стоящее, поэтому, когда слово взял северянин с раной на щеке, она ловила каждое слово.

— Воняло там, будто из пасти шарашей. Везде серой да гарью, а с юга загнившими кишками.

— Теперь понятно, откуда пришли людоеды, — Миэ позволила себе победоносно вскинуть бровь. Она бы и чувствовала себя так же, только подмышками чесалось, а под ногтями собралась грязь. Какая уж тут победа, подумала таремка, когда выгляжу, будто бесхозяйная рабыня.

Северяне между тем, бурно обсуждали ее слова. Голоса смешались: кто уверял, что волшебница зазря говорить не станет и лучше послушать, что она скажет, другой спорил, третий требовал подождать рассвета и решить на светлые головы. А сама Миэ поддержала Дорфа, который велел мужикам прикрыть хлебала, не забывать про порядки и слушать отмеченную Вирой, раз им самим боги не дали ни ума, ни способностей колдовать.

— Мы здесь застряли так или иначе, — сказала волшебница, привлекая внимание спорщиков покашливанием. Она понимала, что хватанула лишку в своем стремлении занять верх над северными мужчинами. Мудрую стали бы слушать или свою, северянку, но чужестранка, хоть бы сколько отметин не оставила на ней Вира, останется чужестранкой. А она достаточно испытывала терпение. Поэтому, как бы мерзко не было во рту, Миэ усладила речь, вспоминая, как совсем недавно деревенские стелились ей под ноги, улыбнулась, неуловимым движением поправив рваный ворот мехового кафтана. — Думаю, никто не станет спорить, что у нас отсюда есть всего один выход — обратно в гору. И если уж там нашелся путь на юг, стоит поглядеть, куда он приведет.

— Эрель, ты ж сама сказала, что тама шараши могут быть, — влез непрошенный голос.

— Могут, — кивнула таремка. Путеводный шар начал тускнеть и лица северян заволокло серой дымкой. — Но раз боги сохранили наши жизни, значит у нас есть предназначение. Кому-то суждено узнать, как людоеды дошли до южных границ. Разве не нам? Впрочем, — она нарочно приберегла самый веский аргумент напоследок, — я пойму ваш страх. Кто бы еще, в крепком рассудке, сунулся в рассадник летунов да еще и в самую глотку шарашам.

Мужчины утыкали ее суровыми взглядами. Яд недоверия сделал свое — обвинение в трусости стоило бы таремке головы, будь она мужчиной. Но ее не тронули. Только щедро одарили молчаливыми укорами.

— Когда пойдем, эрель? — Проглотив обиду, спросил Дорф.

— А зачем ждать? Накормите их, — кивнула в сторону изможденной троицы, — я осмотрю раны и пойдем. И так день потерян.

— А с этим-то чего? — Дорф показал взглядом в сторону жреца.

— Понесем. Мой друг еще не совсем поправился, но вот-вот разум прояснится и Банру вернется из царства сна.

— Это без меня, — отозвался кто-то. Голоса размножились — северяне продолжали верить, что в темнокожего жреца вселился злой дух.

Миэ отчаялась — ей не станет сил тащить жреца самой, но о том, чтоб оставить Банру одного, она даже не помышляла. Таремка, проглотив унижение, с мольбой посмотрела на северян. Мужчины молчали, отводили глаза, а то и вовсе показывали спины. Один только поддался вперед, подтирая зеленый гной, что струился из распоротой щеки.

— Я понесу, эрель.

Миэ с облегчением выдохнула, почувствовав, как отчего-то защипало в глазах.

— Как тебя зовут?

— Уртом кличут, эрель.

— Пойдем, я погляжу, что с твоей раной, Урт.

Когда приготовления были закончены, северяне столпились каменистого раскола, из которого разило серой. Миэ старалась не думать, что идея снова сунуться в каменную шапку принадлежала ей. Казалось, горы зловеще насмехаются и расщелина кривляется оскалом лежащего великана. Урт, чья рана оказалась не такой уж страшной, взвалил на себя жреца, благо, что Банру уже начал приходить в себя и большую часть времени проводил с полуоткрытыми глазами. Жрец пытался говорить, но каждый раз Миэ строго поглядывала на него.

Один из северян, тот, что пришел с Яртом, отказался возвращаться. Он присел у костра, сгорбился, обхватил плечи руками и покачивался из стороны в сторону, будто сам себя убаюкивал.

— Не заманить меня туда, — озлобившись шипел он, не поворачивая головы к собратьям. — У вас рассудки помутились, так и ступайте к Гартису в самую огненную реку, а я тут обожду. Я всегда исправно подносил Скальду и монет не жалел, и самого жирного ягненка колол. Нынче подходит великий праздник, боги пройдут по земле. Снежный услышит мои мольбы.

Северяне покрыли труса руганью и плевками, но тому и дела не было: мужчина продолжал успокаивать себя, речь его сделалась неразборчивой, слова принялись путаться. Вскоре он и вовсе бессвязно бормотал себе под нос.

— Он рассудка лишился, — сказала Миэ и велела оставить бедолагу в покое. — Его участь незавидна.

— Подохнет как собака, — махнул рукой Дорф, и бросил камень, которым собирался огреть спятившего сородича. — Сам на муки подписался.

Первым в Хеттские горы зашел Ярос. Он до последнего топтался у входа, оборачиваясь, чтоб наглядеться, как в расплавленной золотой дымке рождалось солнце. Следом за Яросом тянулись остальные, в хвосте человеческой змеи — Миэ и Урт. Последним шел Дорф.