Айя Субботина - Время зимы

— Если уйдешь с дороги, я пощажу тебя, — предупредил коротышка.

— Отдай жреца и проваливай на все четыре стороны.

Толстяк, о котором Раш почти позабыл, жалобно заскулил, оборачивая накидкой руку. Ткань стремительно пропитывалась кровью. Жрец лежал неподвижно у стены, будто куча тряпья и карманник не знал, жив ли он. Могло случиться, что в безумной пляске с мальчишкой, служитель Эрбата стал случайной жертвой.

— Зачем он тебе? — в голосе мальчишки сквозило недоверие.

— Молюсь Эрбату о милости, — ухмыльнулся Раш и щека тут же отозвалась болью, так, что зубы свело до скрежета.

— Иди поищи милости в другом месте, — огрызнулся конопатый. — И скажи, что я больше не подаю. Пусть пришлют кого порасторопнее, а то начну думать, что у братьев перевелись коты, остались только беззубые котята.

Раша так и подмывало спросить, кто такие братья, но парень смолчал. Что-то подсказывало — пока мальчишка принимает его за другого, он в относительной безопасности. Ехидный голос внутри подтрунивал: "Может теперь научишься ни во что не влезать?"

Жрец зашевелился, хрипло попросил помощи. Мальчишка ткнул его ногою в бок и несчастный снова затих.

— Сейчас мы уйдем, — почему-то шепотом заговорил коротышка, — а ты не станешь нас преследовать. Потому что, клянусь, не спасет тебя и благословение Картоса.

Раш, который и так не собирался следовать за строптивой жертвой, опять сплюнул.

Они ушли. Пацан прикрикнул на толстяка, тот, продолжая скулить и кряхтеть, взвалил на себя жреца.

— Это чтоб ты не передумал, — выкрикнул мальчишка, когда они отошли на приличное расстояние.

Раш услышал свист, голубую искру, что стремилась к нему через всю улицу, как преданный пес. Карманник шарахнулся в сторону, оступился на бугре и грохнулся на спину, припечатав затылком брусчатку.

Когда раздался грохот, Раш успел зажмуриться и свернуться, прикрывая голову руками. Высокое зарево, яркое, как будто сама Северная ярость свалилась в переулок, обдало светом и серной вонью. Следом пришла боль, а за нею — ливень тысячи осколков лопнувших окон. Карманник чувствовал себя так, словно лежал на дне самого глубокого колодца. Издалека доносился вязкий шум голосов, крики женщин, детский плачь. И зловонный запах серы, едкое облако сизого дыма, от которого не продохнуть. Громельный камень, только от него бывает столько грохота и смрада. Раш думал, что громели слишком дороги, чтоб каждый оборванец носил при себе такой. Но так ли уж мальчишка походил на оборванца?

Раш кое-как поднялся: осколки звенящей капелью посыпались на землю, хрустнули под подошвами, противно, до ломоты в зубах. Надо же, размышлял карманник, рассеянно вытирая кинжалы о рукав, споткнулся чуть не на ровном месте, как зеленый мальчишка, а если бы не упал, одним богам ведомо, что сталось бы. Хотя, когда зрение вернулось и Раш увидел клин стекла, странным образом пережившего удар о камни, по спине карманника побежал холодок. Не свались он, осколок бы раскроил его от уха и до зада.

Когда в переулке замельтешили факелы и длинные тени горожан, Раш поторопился улизнуть. Ноги крутило, будто у столетнего деда, но карманник нашел убежище в тенях. Он слился со стеной, скользнул к выходу, где скрылась троица, и дальше, налево, на квадратную площадь с красавицей-сосной. Раш осмотрелся: дорога убегала на все четыре стороны света и угадать, на какую из улиц свернул мальчишка и его прихвостень, помогло бы только чудо. Но Раш не стремился их догонять, напротив — раненый, утыканный мелким осколками, все еще не крепко стоящий на ногах, он предпочел бы больше не сталкиваться с коротышкой. На пути ему встретилась толпа пьяных северян: здоровяки так набрались, что не заметили бы и кого-то менее шустрого, чем Раш. Воспользовавшись этим, парень замер в тени разлапистого дерева, дождался, пока шумная ватага освободит путь, и свернул налево.

Когда ноги вынесли Раша к "Двум осетрам", вся левая часть лица его онемела. Он ввалился в дверь, продираясь сквозь густую завесу винного духа. Как добрался до комнаты, Раш помнил смутно. Потом прибежала девчонка, та самая, с которой он развлекся днем. Она что-то невнятно бормотала, вытирала кровь с его лица, а потом приложила к ране припарку с запахом прелой травы и обмотала поверх нее широкий лентой овчины. К тому времени, как северянка закончила, карманник уже спал одним глазом. Раш всучил ей лорн, поблагодарил за заботы и попросил убраться. Не слишком вежливо, но девчонка, заполучив монету, и так не задерживалась.

Последнее, о чем подумал Раш, был мальчишка. Вернее, его лицо, которое осталось в памяти карманника лишь серым безликим пятном.

Когда Хани очнулась, она лежала на постели, укрытая тяжелым покрывалом, скроенным из кусков шкур. Под мягким мехом было тепло и уютно, совсем как дома, в те редкие дни, когда в домике охотника не жалели для очага ни дров, ни угля. Большую часть времени припасы хранили до самых суровых морозов.

Хани приподнялась на локтях и осмотрелась. В комнате сгустился сумрак, и глаза северянки вылавливали лишь неясные контуры. Что ж, похоже, ей отвели ту самую комнату, в которой она гостила в свой первый приезд в Белый шпиль. Пара деревянных стропил и перекрещенные под потолком балки, на которых висели веники из еловых и сосновых веток. Запах хвои хоть как-то забивал запах сырости, которым пропиталась башня — за все время, что Хани пробыла в Белом шпиле, они ни разу не видела, чтоб фергайры разводили настоящий огонь. Разве что в той жаровне, вчера, но девушка сомневалась, был ли тот огонь рожденным от кремня и дров.

Девушка мотнула головой, стряхивая сон. Как ни старалась, она не могла вспомнить, почему оказалась здесь. Последнее, что сохранилось в памяти, был круг фергайр, которые собрались в зале, чтоб прочесть ее воспоминания. А потом лишь темные бескрайние волны, на которых она покачивалась, будто в колыбели. Свернув все на усталость, Хани зевнула и, собрав в ладонь тепло, выколдовала путеводный шар. Свет мягко озарил комнату.

Напротив, на приземистой лавке, сидела женщина. Хани вздрогнула, прижалась спиной к стене.

Незнакомка напротив могла быть королевой, царицей, владычицей. Ее платье лоснящегося бархата, отливало густым бордовым крепкого вина. Волосы, черные, будто непроглядная ночь, были зачесаны в высокую прическу, украшенную тонким гранатовым обручем. Гладкое лицо пылало темными же глазами, а губы налились алым как спелая клюква.

— Я испугала тебя? — Голос незнакомки полнился мягкостью материнской песни.

— Немного, — призналась Хани, подтягивая одеяло едва ли не до самого носа.

Женщина улыбнулась — меж губ ее блеснули ровные зубки, белее жемчуга. Хани редко видела, чтоб у простых людей были столь красивые зубы. Даже фергайры прибегали к разным хитростям, чтоб выбелить свои: варили эликсиры для полоскания, настаивали отвары дорогой и редкой ромашки, которую покупали у приезжих с юга купцов. Эта же незнакомка будто знала особенный секрет.