О`Санчес - Нечисти

– Добавочки?

– Немножко, баб Ира, совсем чуть-чуть…

– Ешь на доброе здоровье, а то куда девать-то, на зиму сушить? На-ко…

– Ну куда ты столько, лопну. Мне же это просто не съесть.

– Значит, Ряшке достанется. А вот Петр Силыч… Батюшка твой – так он никогда в тарелке не оставлял, сколько бывало ни положу – все подметет да еще и еще попросит. Через то и статью был – вон какой богатырь! И ты кушай как следует, чтобы ростом родителя догнать и перегнать. И силой. А так есть будешь – так и ослабнешь дистрофиком.

– Нет, я уже больше не вырасту, баб Ира. Пубертатный… Созрел я организмом окончательно во взрослого человека. Видела, какой у… у Петра Силыча живот? Я такого не хочу. Пусть уж лучше при своем росте останусь, мне и этот сойдет.

Леха скромничал: росту в нем было – метр девяносто два, и качалку он посещал трижды в неделю, и от природы был в кости широк; маленьким и тщедушным он ощущал себя только рядом с отцом, которого даже в мыслях до этого дня называл не иначе, как дядей Петей либо Петром Силычем.

Леха вздохнул и принялся за квас. Может, не надо после молока? Нужно собраться с духом и с мыслями, пока бабуля со стола прибирает, и пора подумать, как дальше жить и что делать.

– Цыц, Аленка… – Заснуть бы лет на пять… А толку-то, проснешься – та же тоска… Мама… – Баб Ира, ну ты где? Может, помочь?

– Да все уже, иду… Самовар принеси, а то тяжелый.

– А Мурман сам дорогу сумеет найти?

– Вот уж не знаю. Силыч, может, и заложил в него вроде компаса, а может и нет. Если жив – все одно найдется, зверь приметный, а вроде жив, как я чую.

– Да, ты говорила, хорошо бы. Надо что-то делать, баб Ира. Что мне толку здесь сидеть?

– И что же ты собираешься делать, голубчик мой? – Ирина Федоровна подобрала горе в комок поплотнее, сунула под сердце, чтобы не мешало оно серьезному разговору, глаза ее стали сухи, а голос тверд.

– Сам не знаю, как раз хотел с тобой посоветоваться. Вы ведь тут все при волшебстве, оказывается, включая маму, а я – дуб-дураком, ничего не умею…

– Волшба ни при чем, мы ворожим да колдуем. Силыч волховать умел, звезды спрашивать, даже магию знал… Но он особь статья.

– Да мне по фиг веники все ваши терминологические тонкости, я-то ничего этого не умею. Вы мне никогда ни о чем таком не рассказывали.

– Да, Лешенька, в том и беда. Как быть – не знаю, а только Силыч утверждал, что в тебе великие силы запрятаны, под стать тому… дьявольскому отродью. – Последние слова Ирина Федоровна почти прошептала, вытянув голову как можно ближе к Лехе, так что он почувствовал на носу и щеках холодную сырость старческого ее дыхания, сдобренного запахом полыни и подсолнуха. – Для того и рожден ты был.

– Угу, я в курсе насчет противовеса, но как мне эти дурацкие силы разбудить? Может, ты меня чему научишь? И главное, мама ничего никогда мне не показывала! Ну как же она… – Леха споткнулся – вот осел, идиот!.. Мама, прости…

– Да чему я тебя научить могу, карга деревенская? Все мои заклятия – час читать да день учить. Лена берегла тебя от наших дел, хотела, чтобы ты жил беспечально и не в страхе. Помогу чем смогу, да тебе средь них – мало полезных наберется. А вот могу на время боль подсердечную унять, чтобы не мешала.

– Как это?

– Да обыкновенно. Что бы там ни было впереди – вся надежда на одного тебя, Леша, и горе не должно тебе помешать обрести силу и защитить себя и нас. Да и этих порвать бы не мешало раз и навсегда… – Старуха полыхнула взглядом и замерла на миг. – Поэтому ты расслабься, распусти в себе узелки, а я поколдую и тем горе на время приглушится. Потом чувство-то вернется, как срок выйдет, а пока полегчает. Но это после, завтра поутру сделаем, на ночь глядя нельзя, узелки внутри тугие, да и отвлекаться лучше бы не надо, мало ли…

Леха удивился про себя: не этого ли он и хотел, горе на время ослабить?.. Надо будет завтра уточнить, совпадение или бабка мысли читает?

– Баб Ира, все-таки я в город хочу съездить, здесь – точно ничего не узнаем.

– Вроде и надо, да только зачем именно? Вот беда-бедовна: старый да малый, да без глузду оба… Но раз ты считаешь, значит езжай, ты – мужик.

– Завтра и поеду.

– А вот и не спеши. Завтра – на сборы потратим, чтобы все было гладким путем, а не лодырной ухабиной. Не хватит завтра – послезавтрева потратим, но уж без изъяну. А вот тогда езжай. Аленку с собой берешь?

– Ну а куда ее? Хочешь – тебе оставлю, дом будет охранять?

– Не-ет, нет! Зачем ее мне, этакое страшилище? Дом я и сама оберегу, с Васькой да Ряшкой, а тебе она защитой в городе будет… Чуть не забыла! Джинна, джинна ты должен в доме у Силыча взять.

– Какого еще джинна?

– Которого он в плен взял давеча, сколько лет уж тому, когда эта чертова рожа за Леной приходила, а Силыч перехватил, да и джинном в пузырек засунул. – Старуха улыбнулась, вспоминая, даже просветлела на мгновение.

– Леша, ты телевизор будешь смотреть?

– Нет.

– Ну тогда иди себе спать да не забудь Ряшку с цепи снять. А я поищу да собирать начну и тоже скоро лягу. Ты где будешь спать, опять в сарае? Не будешь перестилать?

– Угу.

– Что «угу»?

– Ничего не буду, все и так нормально. Устраивает, бабушка, все меня устраивает. Будто мне пять лет, что ты так меня пасешь…

– Васятка, иди в сарай, там поспишь, на крыше. Пять не пять – а беспокоюсь, пока жива.

– Зачем, баб Ира? У меня же Аленка. Жалко вот – Мурмана нет.

– Найдется твой Мурман. А Васька – боец хоть и никудышный, а чуткий, словно колокольчик, беду предупредит, если что. Иди, Лешенька. Кудри-то у тебя нечесаны, где гребешок? Давай расчешу. Есть у тебя гребешок?

– Расческа, что ли? До утра и так сойдет. Там где-то расческа, завтра найду, заодно с подгузниками. Спок найт, баб Ира.

– А? Как? Спокойной ночи тебе, Лешенька, тихих снов…

Холодно было в стратосфере. Горелка работала на полную мощность, но тепло от нее почти не касалось Дениса, разве что скудные лучи синего пламени пощипывали ухо и щеку. Он лежал на дне корзины в позе эмбриона, краешком жизни своей цепляясь за окружающий мир: вот это – морозный воздух, которым невозможно вздохнуть как следует, а это – Морка с вывернутым крылом, – от него тепло животу и ладоням, толстенная паутина слой за слоем по всему телу – это Ленька старается, да что толку от такого кокона, когда внутри тепла не хватает… Один шум кончился, другие пришли. Шумы. Много шумов. Разных… Глаза режет… Солнце… Они на земле… надо посмотреть… Ленька… а ну давай убирай свои сети… не повернуться. Тише, тише, Морик… Сейчас я встану и посмотрю, что у тебя с крылом. Сейчас, сейчас будем лечить… Денис привстал с колен и опять рухнул замертво в корзину.

Первое, что он увидел, открыв глаза, – черные стены корзины, тусклые звезды на сером небе, силуэт ворона с растопыренным крылом… Ленька невесомо распластался на груди… Я жив. Я, Ленька и Мор. Все остальные умерли… О-о-ох!..