Сергей Костин - Охотник за бабочками

— Вы только взгляните на этого гиганта! — на центральном табло стадиона нарисовалась моя испуганная физиономия, увеличенная раз в триста, — Какой типаж! Какой анфас! Какой фантастиш виз из даст! Давненько нас не баловали такими мускулистыми парнями! Что стоишь столбом. Поклонись народу.

Последняя часть сказанного предназначалась исключительно мне. Полушепотом, но с ослепительной улыбкой.

На центральном табло лицо сделалось совершенно растерянным, но поклонилось.

Звуки оваций и рев многочисленных зрителей постепенно стих. Кому охота просто так надрывать глотки и хлопать в ладоши? Не казенные. Это правильно.

Стоящий рядом в фуфайке дождался одному ему известного момента и возвестил:

— Церемонию трех тысячных двухсот шестидесяти третьих отыгрываний… — многозначительная пауза… — объявляю открытой.

Новая буря. Недолгая, впрочем. Даже я похлопал ради приличия. Как бы для себя. Между хлюпаньями также вытащил Кузьмича из кармана, в который он успел залететь в самом начале, а Хуана, наоборот, от беды подальше, засунул за пазуху.

— Национальный гимн! — в очередной раз надорвался товарищ в фуфайке.

По трибунам прошло легкое движение. Все поднялись на ноги, отложили стаканы и хлеб в сторону, засунули по указательному пальцу в правую ноздрю и запели.

Про что запели? Господи, да все национальные гимны одинаковы. Все великие, все полны решимости до самой последней капли и никто никогда не сойдет, потому, что на запасном аэродроме всегда есть. Ага! Даже два есть. Я же говорил.

Торжественная часть закончилась. Мужик в фуфайке немного замешкался, вынимая палец из носа, от усердия засунутый слишком глубоко, обратился ко мне.

— Можешь называть меня главным распорядителем. Со всеми вопросами только ко мне. Условия отыгрывания прежние. Если ты — отпускаем на все стороны. И даже добро вернем по описи. А если мы — то никакого личного счастья и будущего. На тебя ставки даже делают. Немного, но делают. Понравился ты некоторым. А то к нам все какие-то дубики пристают. А ты, вроде, парень ничего. Говорят, с северного сектора даже парочка губернаторов специально прилетели. На отыгрывания твои взглянуть.

Он еще минут десять рассказывал мне всякую ерунду. Про финансовую систему общества, про трудовые свершения, про подорожание водки на местном рынке, вселенские катаклизмы и о том, что уже два года не был в отпуске. Потом вспомнил, для чего все мы здесь сегодня собрались, и, хлопнув по лбу микрофоном, засобирался и стал уходить.

Положение спас Кузьмич. Он всегда спасает положение.

— Эй, барыга! Нам-то что делать?

Фуфайка быстро повернулся, и я понял, что у ребят прошла недоработка.

— Вам никто не объяснил?

Мы с Кузьмичем покрутили головами. Никто, ничего и никогда. И приготовились слушать дорогие объяснения.

Долгих объяснений, как и долгих проводов не бывает.

— Старт позади вас. Сначала три круга на лошади. Потом полоса препятствий, а потом, если сможете, по мячику палкой ткнете. И все. Успехов вам, товарищи. Новых свершений.

Удаляющаяся спина подтвердила окончание объяснений. Некорректно выразившись насчет недружественной мне цивилизации, я развернулся на пятках к старту, и чуть снова не выразившись некорректно насчет всего увиденного.

Перед нами, действительно, находился старт. Длинный бетонный столб, поваленный на землю. Точнее на аккуратно подстриженную траву. За столбом, в позах ускоренных электронов, в седлах застыли человек пятьдесят мужиков в фуфайках. В одной руке поводья, в другой, на веревочках, костяные маслы. Ребята замерли, привстав на стременах, и разглядывали близкую даль из-под ладоней.

В самой середине стройного ряда наездников, стояла единственная лошадь без седока. Значит, моя.

— Командир умеет скакать на лошади? Или командир думает сдаться без борьбы?

Не обращайте внимания. У Кузьмича своеобразные способы поднятия боевого духа.

Бросая на фуфайки и их дубинки осторожные взгляды, (а хрен их знает!) я протиснулся к своему скакуну, переступил через его спину и осторожненько присел.

Лошадь натужно крякнула, сказала: — «…ля!» (Не путать с ля-ля-фа!) И вывернув голову, выразительно посмотрела на меня, многозначительно покашляв.

— Маловат Буцефал, — Кузьмич скептически осмотрел лошадь, которая и правда была немного странна на первый взгляд. И на второй тоже.

Коротенькое, толстенькое бревнышко на маленьких, толстеньких ножках. Но с наглой рыжей мордой и пышным трехцветным хвостом. Если земной породе таксе набить до известной степени харю, оторвать хвост и на его место повесить трехцветный… нет, не то, что вы думаете, а веник, то получилось бы совсем похоже. Местным ребятам такой размерчик был в самый раз. Даже запас имелся для ног. А мне пришлось, пока устраивался, упираться ногами в траву. Потому, как при полном переносе моего веса на спину лошади, последняя все время крякала и говорила: — «…ля!».

Кузьмич, пока я разбирался со своим мустангом, слетал куда-то и вернулся с новостями.

— Значит так, командир. Все узнал, последней капустницей буду. Ровно три круга по стадиону. Пара ям с водой. Пара барьеров. Во время забега будут бить дубинами. Нет. Если только вырвешься вперед. Но эта квазимода первой никогда не приходила. Сведения проверенные.

Лошадь на последних словах Кузьмича повернула к нам морду и изрекла:

— На фиг надо,…ля.

Из чего я сделал вывод, что она говоряще-разумная. А если прибавить к этому способ выражения ее протеста против избыточного веса, то можно сделать вывод, что со скакуном можно договориться по-человечески.

Договориться я не успел.

Сверху нас бабахнуло пышным салютом, стадион заревел, и все мои пятьдесят соперников, крутя над головами мослы, ломанулись вперед.

Видя такое дело, я подобрал ноги, дернул за узды, пригнулся, прячась от встречного ветра и крикнул:

— Йо-хоо!!!

Лошадь осторожно нащупала передней правой ногой траву перед собой и сделала первый шаг.

— Йо-хоо!!!

Лошадь неодобрительно скосила на меня глаза, вздохнула и неторопливо потрусило по полю, аккуратно огибая плохо остриженные участки травы.

Совсем скоро я понял, что мне было бы гораздо быстрее двигаться, не имея под ногами коротенького и толстенького бревна. Я уж хотел оставить вверенную мне лошадку на поле и двигаться вперед на своих двоих, но в это время вспомнил слова паПА, который не раз говорил, что плохому наезднику всегда что-то мешает. В моем случае, этим «что-то» была не лошадь, а мои длинные ноги.

— Быстрее давай! — попросил я животное, огрев ее заднюю часть ладонью.

После подобного насилия над личностью лошадь окончательно остановилась.

— Замордовал, ля! Я те че, конек горбатый??