Лиланд Модезитт - Башни Заката

Креслин качает головой:

— Глянулась? Да я…

Хайлин ухмыляется и уходит. Но едва стихает скрип ступеней под его ногами, как юноша слышит приближающиеся шаги. Почему-то, хотя, возможно, то был всего лишь сон, ему вспоминается Мегера.

В дверь просовывается белокурая головенка.

— Привет, Виллум, — смеется Креслин. — Зашел пожелать спокойной ночи?

Мальчонка умыт, и на нем чистая рубашка.

— Слушай, ты много народу поубивал? Дедушка сказал, что ты лучший боец, какого он видел.

Креслин вздыхает:

— Ну, убил несколько…

— А сколько? Ручаюсь, целую уйму!

Юноша качает головой:

— В убийстве нет ничего хорошего, Виллум. Куда лучше вырасти и стать почтенным торговцем, как твой дедушка.

Позади мальчугана в дверном проеме появляются еще две светлые головки.

— Весьма глубокое суждение для столь молодого человека, — улыбается Виердра. — Виллум, скажи: «Доброй ночи».

— Доброй ночи.

— Доброй ночи, Виллум.

Подхватив сынишку, Виердра исчезает. А вторая гостья — Лоркас, с маленькой гитарой в руках — остается.

— Неужто Виллум прав? Ты действительно перебил кучу людей?

— Убить одного — это уже и так слишком много.

Креслин жестом указывает девушке на кровать Хайлина, но тут же спохватывается:

— Или, может быть, спустимся вниз?

Лоркас тихонько прикрывает дверь и садится напротив него. Креслин видит, что у нее карие глаза. И понимает: на его вопрос она предпочла не ответить.

— Ты говорил, будто играл для себя. Может, и мне сыграешь? Песню или какую мелодию…

Отказать в такой просьбе Креслин не в состоянии. Взяв гитару, он перебирает струны, оценивая инструмент. Хороший, некогда наверняка принадлежавший настоящему музыканту. Под его пальцами ноты окрашиваются серебром, воспринять которое видимо дано лишь ему одному.

«…из тех, какие играют в ваших краях…»

Креслин незаметно улыбается: сомнительно, чтобы Лоркас вдруг понравились боевые марши Западного Оплота. Что же сыграть? На ум почему-то приходит песня, слышанная при дворе Сарроннина. Медленно, очень медленно, он начинает…

Короткая песня отзвучала. Креслин встает, кладет гитару на высокий стол и снова усаживается на краешек кровати. Лоркас подается вперед:

— Да откуда ты такой взялся?

— С Крыши Мира, — отвечает уставший от лжи и притворства Креслин. — Из Западного Оплота.

— А я думала, что тамошние бойцы — женщины, — девушка растерянно хмурится, но тут же заправляет за ухо выбившуюся прядку и улыбается.

— Так оно и есть.

— Но ты-то ведь настоящий боец. Хайлин — и тот сказал, что не хотел бы с тобой столкнуться, а он никогда никого не боялся. А отец и вовсе смотрит на тебя, как на демона.

— Ну, это длинная история…

— Можешь не спешить, — она пододвигается к нему поближе. — Время у нас имеется. Хайлин сегодня не вернется, а Виердра ничего не скажет.

— А твой отец?

— Мама его от себя и на шаг не отпустит.

Креслин усмехается. Что на востоке, что на западе — некоторые вещи повсюду одни и те же.

— Меня зовут Креслин… Я родился в Черной башне… хм… Испытания? Так вот… Наверное, они знали, — он отвечает на ее вопросы, но иногда несколько невпопад: его отвлекают собственные мысли. — Эмрис не хотела обучать меня искусству клинка, она всегда была против. А Хелдра — у той имелись собственные причины… Нравился ли мне кто-нибудь? Может быть, Фиера, но она была только стражем… прежде всего стражем, — поправляется юноша, вспомнив обжигающий поцелуй у башни.

Лоркас, теплая и нежная, сидит рядом и слушает исповедь его короткой жизни. На ней та же голубая туника, что была за обедом, только волосы теперь распущены.

Как-то само собой выходит, что они откинулись на подушки, и его рука — удивительное открытие — обвивает ее талию. О некоторых вещах — таких, как Сарроннин или ночной визит Мегеры, — юноша предпочитает умолчать.

— Так ты, выходит, самый настоящий принц!

Креслин смеется: рядом с ней ему легко и спокойно.

— Не совсем. Только Ллиз может стать следующим маршалом, да и то должна подтвердить пригодность к правлению. Ей не обязательно быть лучшей среди бойцов, но она обязана владеть клинком не хуже любой из старших стражей и знать еще кучу всякой всячины… насчет торговли, политики… всего на свете.

— А ты любишь свою сестру?

— Иногда. А порой она становится совсем как маршал.

— Почему ты всегда говоришь «маршал», а не «мама»?

— Она никогда не позволяла мне назвать ее мамой.

— Но… как я понимаю, позволив тебе изучать боевые искусства, она пошла против обычая. Наверное, это далось ей непросто.

— Ну, можно, наверное, взглянуть на это и так… — Креслин прислоняется к щеке Лоркас, закрывает глаза, а когда заставляет себя открыть их, произносит:

— Все. Пожалуй, больше я рассказывать не могу.

— Вот как? — она поворачивается, обнимает его, он чувствует нежную сладость ее губ и сжимает ее в объятиях.

А потом понимает, что лучше поскорее отпустить ее. И отпускает. Лоркас мягко отстраняется и произносит:

— Если ты не обещал…

У юноши отвисает челюсть.

— Думаешь, мы не знаем, что у отца на уме? — весело, но без насмешки говорит она, а потом, одарив Креслина еще одним поцелуем, добавляет: — Кроме того, тебе наверняка предназначена принцесса. И ты ее стоишь.

— Но…

— Вспоминай меня. Почаще…

Лоркас исчезает почти так же незаметно, как и пришла. Креслину кажется, что теперь он чуть лучше понимают, что же имеют в виду мужчины востока, когда произносят слово «женщины» и многозначительно покачивают головой. Вконец обессиленный, едва успев стянуть сапоги, раздеться и, послав язычок ветра затушить лампу, он проваливается в глубокий сон. Без сновидений.

Креслин берет свою котомку и закидывает за спину.

— Жаль, паренек, что я не могу оставить тебя при себе, — негромко бормочет Деррилд. — Но торговля вовсе не такое доходное дело, как думают некоторые.

Креслин кивает:

— Понимаю.