Лиланд Модезитт - Башни Заката

— Не возражаешь, если я немножко пройдусь с тобой? Я должна тебе кое-что сказать.

Юноше не нравится тон, которым произнесены эти слова.

— Не возражаю. Ну, где я еще прокололся?

— Прокололся?

— Ну, дал маху… Короче, что я сделал не так? В последнее время вы с Клеррисом только и делаете, что тычете меня носом в мои ошибки.

— Положим, мы делаем не только это, а ты не больно-то прислушиваешься к нашим упрекам, — с полушутливым укором говорит целительница, приноравливаясь к его шагу.

— Наверное, я их заслуживаю. Но что не так на сей раз?

— Мегера. Сегодня вечером ты огорчил ее, и уже не в первый раз.

— Опять? Что бы я ни делал, все не по ней. Разговариваешь с ней — злится, молчишь — злится еще пуще!

— Креслин… — мягкий укор в голосе женщины несколько охлаждает юношу.

— Да? — устало произносит он.

— Мегера твоя жена.

— Не более чем по названию.

— А ты когда-нибудь спрашивал ее, почему?

— Нет, тут и так все ясно.

— А говорил ты ей о любви?

— А это нужно?

Лидия фыркает.

— Чего смешного, — ворчит он, — понятно же, что всякие слова бесполезны. Она и без слов чувствует, что, глядя на нее, я не могу ее не хотеть, и от этого приходит в ярость.

— Предположим. А что чувствовал ты, всякий раз, когда шел через пиршественный зал Западного Оплота?

Креслин судорожно сглатывает.

— То-то и оно… А ведь ты не ощущал помыслов и желаний стражей, просто видел их лица и слышал шепотки. А каково бы тебе пришлось, знай ты, что за мысль кроется за каждым словом?

Тон целительницы холоден, точно северные звезды. Ее слова разят, словно клинок, прямо в сердце. Юноша отмалчивается, чувствуя, как начинает щипать глаза.

— Твоя жена — пусть она стала твоей женой только благодаря козням Риессы — за все это время слышала от тебя разве что парочку теплых слов. Ты никогда не ухаживал за ней, не старался ей понравиться, и она чувствовала лишь твое постоянное вожделение. Разве это поможет сблизиться? Поможет ей понять, что ты ее любишь?

Креслин ежится, ибо слова целительницы подобны ледяным ветрам, какие ему случалось вызывать с Крыши Мира.

— При всяком удобном случае ты демонстрируешь очередное умение, а сегодня вечером задел ее особенно сильно. Ты пел песни любовные и военные, шутливые и серьезные, марши и бал-ла-ды, на глазах у всех вкладывая в них свою душу. Раскрывая себя перед людьми почти незнакомыми, почти чужими. А она, женщина, которую ты вроде бы любишь, никогда не слышала твоего пения, даже не подозревала о подобном таланте. Как ты думаешь, ее это сильно обрадовало?

— Хм… едва ли.

— Вот именно, — голос Лидии звучит теперь несколько мягче. — Так что если сегодня вечером она снова обрушит на тебя свой гнев, ты должен понять его причину.

— Ну, пойму. А дальше-то что делать?

— Прежде всего — выслушать все то неприятное, что она тебе скажет. Осмыслить услышанное и воздержаться от ответных уколов. Не демонстрировать ни превосходства, ни чувства вины, а просто объяснить ей, что до сих пор действительно не понимал, что творится в ее душе, и теперь постараешься исправить это, относясь к ней как к другу.

— Не знаю, получится ли…

— Если не получится, — произносит Лидия, резко остановившись, — вы оба не доживете до конца лета. Доброй ночи, Креслин.

Она уходит, и шаги ее так легки, что их заглушает мягкий шелест набегающих на песок волн и трели цикад.

Некоторое время Креслин стоит, надеясь расслышать то ли удаляющиеся шаги Лидии, то ли приближающиеся шаги Мегеры, но так ничего и не услышав, медленно бредет вверх по склону. Дома он зажигает лампы, сначала в своей, а потом и в ее комнате.

В открытое окно веет прохладой.

Лампы горят и горят, а Мегера все не идет. Неужто опять решила провести ночь со стражами? Не из-за того ли, что нечто в его поведении заставило ее подумать, будто ему это безразлично?

Выйдя на террасу, Креслин тянется чувствами к ветрам и уносится ввысь вместе с морским бризом. Ему трудно сказать, сколько это продолжается, но юноша полностью возвращается в себя лишь ощутив появление Мегеры. Он встречает ее на пороге гостиной.

— Добрый вечер, — говорит он. — Я хотел убедиться, что ты благополучно добралась до дома.

— А кто мог бы мне помешать?

— Наверное, никто. По правде, мне просто надо было что-то сказать. Кстати, ты ведь хотела со мной поговорить.

— Это все ерунда. Какой смысл? Ты не слушал меня раньше, так с чего бы тебе вздумалось слушать теперь?

— Я уже слушаю.

Креслин притворяет за ней входную дверь. Света, льющегося из открытой двери ее спальни, достаточно, чтобы они могли видеть друг друга.

— Что, после очередного торжества тебе легче снизойти до того, чтобы меня выслушать? — она смотрит так, словно собирается обойти его, как неодушевленный предмет, и скрыться в своей комнате.

— Я не это имел в виду.

— Ты никогда не имеешь в виду того, что происходит на самом деле. Ты просто действуешь и плевать хотел на то, что чувствуют при этом другие. Или чувствуешь, тоже не думая о том, как может кто-то воспринять эти чувства.

В ее глазах бушует ледяное пламя.

— Ты права, — со вздохом соглашается юноша, — я и впрямь сначала действую, а потом уж думаю.

— Считается, что я вроде как твоя жена, разлюбезный суженый, но до сего дня мне было невдомек, что ты, оказывается, мастер петь любовные песни, от которых тают женские сердца. И боевые марши. Тебе даже в голову не пришло мне рассказать!

Креслина так и подмывает указать, что она уделяла ему не так уж много времени и вести разговоры не о делах было попросту некогда. Однако он сдерживается.

— Наверное, ты права. Возможно, я просто побаивался — вдруг ты станешь порицать меня еще и за это?

— Порицать великого Креслина? Как можно!

— Я не догадывался о твоих чувствах, правда. Ты знаешь, что чувствую я, а вот сказать то же насчет тебя я не могу.

— Не можешь — и не надо, — с этими словами Мегера пытается уйти.

Креслин поднимает руку, однако к ней не прикасается. Она останавливается.

— Мегера, так больше нельзя.

— Надо же, дошло. А не я ли твердила тебе это с того дня, как ты очухался в замке дорогого кузена?

— Выходит, я медленно соображаю.

— Знаешь что, я устала. День был нелегким, как, впрочем, и все они в последнее время. Что у тебя на уме? Собираешься повалить меня на кровать и назвать это любовью? Думаешь, таким образом можно что-то решить? — Губы ее дрожат от ярости.

Креслин делает глубокий вздох.

— Нет… вовсе нет. Я хотел предложить что-то… что-то вроде дружбы. Я постараюсь сначала думать, а потом уж действовать. Или даже говорить. Наверное, и в запале не стоит употреблять столько обидных слов.

— Не знаю, что и ответить, — качает головой Мегера. — Просто не знаю. Сейчас у тебя такой настрой, но каким он будет завтра? Или послезавтра?