Вера Камша - Синий взгляд смерти

— Вы часто посылаете цветочнику сонеты?

— Нет. Именно поэтому они должны дойти. Запомните еще одно имя. Райнштайнер.

— Бергер?

— Да. Он проследит за Маранами.

— Вам нужны мои извинения?

— Нет.

— И все же извините. За заломленные руки. Вы помните турнир в Гайярэ и свой сонет?

Лионель помнил.

4

Маршала пришлось запереть в спальне. Он вопил и скреб по дереву когтями, норовя вырваться. Завтра служанка будет затирать царапины воском и ворчать. Луиза с досадой глянула на исполосованную руку и отодвинула засов.

— Капитан Гастаки, входите.

Кот взвыл, как сорок привидений. Вдова Арнольда Арамоны скривилась и посторонилась, пропуская его же жену. Зоя немедленно шагнула через порог.

— Что с тобой? — в лоб спросила она. — Где этот скот?

— Я его заперла. — Госпожа Арамона покосилась на царапины, те вовсю кровоточили.

— В Закат кота! Ты в обиде. В большой обиде. Тебе больно. Кто этот скот?! Я до него доберусь... Это просто, пока есть дорога от тебя к нему. К обидчику, а она есть, пока болит. Ты только скажи, он у меня, якорь ему в глотку, покорячится! Урод поганый.

— Не надо, Зоя. — Вот так родичей выходцам и скармливают. Под настроение. — Давай лучше...

А что лучше? Святая Октавия, дожили! Чуть не предложила выходцу чашечку розового отвара. С вареньем.

— Извини. Забыла, что... ваших не угощают, но сесть-то ты можешь.

— Могу. От меня не сгниет. — Зоя бросила на стул шляпу. Отличную офицерскую шляпу, что не скрывала лица и не отбрасывала тени. — Плохо всё! И становится хуже. Пожар во время потопа! Умные больно... Кто вас просил якорные цепи портить? Кто, скажи?! Теперь не поштормуешь, теперь лишь уходить, только не всем... Уже не всем! А то разнесете на ногах, как мухи. Мой говорит, чтоб я плюнула. Не твое, говорит, дело, но нельзя же так! В садке этом вашем нетронутых... как твоя дочка, как то дурище, что за мной скакало, знаешь сколько?! И чтобы они все разом... Не хочу!

Не отбрасывающая тени гостья подалась вперед, Луиза невольно последовала примеру собеседницы, но Зоя отшатнулась:

— Ты горячая! Мы уже раз с тобой ходили... Нельзя снова! Не трогай меня!

— Я не трогаю.

— Ты слушай! С этой вашей столицей... Уже скоро. Где пусто, туда течет, течет и топит. Если не пусто, оно возьмет. Не посмотрит кого, просто возьмет к четырем лунам! Ты видела. Так и будет, если не влезем! Ты хоть что-то сделала?!

— Я написала... маршалу Савиньяку. Он мне поверил, бергеры тоже поверили. К нам приезжал человек от регента и расспрашивал. Герцог Ноймаринен...

— Регент — дурак, они все дураки... Даже мой. Гордится, что малявка может... Мы — нет, она — может, но так нельзя! Пусть все будут, пусть каждому — свое, а не одно общее, что слизнет...

Пусть все будут! Иначе не сказать. Эйвон, Айри, Мирабелла с девочками, их не вернешь, но те, кто остался... Пусть все они живут! И кошка Катарина, и дура Одетта, и маменька с ее кудряшками, морщинками и коготками... Пусть живет долго, даже если сожрала твою молодость и пытается изодрать то, что еще осталось...

— Эй! — проревело под ухом. — Эй, ты опять?! Кто он? Имя! Назови имя...

— Не надо, — устало попросила Луиза. — Зоя, никакой это не «он»... Нет у меня «его». Я письмо от матери получила, вот и вспоминается весь вечер то одно, то другое. Когда я молоденькой дурочкой была, она меня почти съела. Я в зеркало глянуть лишний раз боялась, не то что на кавалеров, а мать... такая красивая, в оборочках... отставляла пальчик и завязывала бантики! Мне завязывала, с моей рожей! Это как ворону желтеньким красить — сразу ясно, что не морискилла.

— Матери могут! — Лицо Зои стало обиженным и чуть ли не юным. — Моя тоже... Сорок раз на дню про мужчин, которые женихи и которые не женихи. Сперва «пора-пора-пора», «надо-надо-надо», потом «поздно-поздно-поздно», «скорей-скорей-скорей!» Я сижу, а она зудит! Смотрит на меня и талдычит, что опять не так... Я ночи напролет ревела, мол, жениха все нет, а они ведь могли быть! Могли, сожри ее зубан, если б меня из дома выпускали, а потом он... этот... Я ему и его кощенке драной... все высказала, все! А мать опять... Замуж-замуж-замуж... Пусть не любит, пусть с любой холерой лижется, но чтоб был! Чтоб все знали, что есть! Муж. Мирить меня с этим... хотела. Сама так жила, и чтобы я как она...

— Отцы, матери... Они все так! — Зоя выходец, ее нельзя брать за руку. И по голове гладить нельзя! — Им надо, чтобы мы одевались как они, ошибались как они, правы были как они... Я поддалась, это ты у нас... капитан... Устояла!

— Да! — Зоя гордо вскинула голову. Все-таки в шляпе ей лучше. — Я не пошла на поводу! Я ждала и дождалась своего, только своего счастья, а не такого, как хотели они! Я не отдала себя ни одному из тех скотов, что мне приводили, а ушла в море... Пусть я проиграла из-за штанастых тупиц, пусть меня взяли в плен, так лучше, чем отдать себя поганому уроду!

— Без сомнения, — ровным голосом согласилась Луиза, и тут в дверь постучали громко и отчетливо. Погасла, мигнув, свеча, хрипло заорал в своем узилище затихший было Маршал. Капитанша поднялась.

— Не открывай! — закричала Зоя. — Нет! Это он! За тобой! Не открывай.

— У соседей свекор болен, там не спят. Еще увидят...

— Не увидят! Горячие слепнут, если чужие... Не пускай его! Он уже не твой!

— Не мой, только дверь этого не знает.

Луиза махнула рукой и вышла в прихожую. Зоя топала сзади, уговаривала не открывать. Маршал вопил, стук не прекращался. Капитанша глянула в дверное окошечко — на крыльце высился «муж и супруг». Точь-в-точь такой, как в Октавианскую ночь, а у соседей светилось окно. Слепнут там или не слепнут, но поостеречься не помешает.

— Эй! — велела Луиза. — К черному ходу. Живо!

Арамона кивнул и пропал. Зоя, громыхая, как катящаяся бочка, рванула к кухне. Кошачьи крики перешли в вой, на лестницу выскочила, завязывая ленты на нижней юбчонке, Селина. Хорошо, слуги в доме приходящие.

— Мама, — мяукнула дочка, — там еще кто-то? Кроме Зои?

— Папаша твой там, — объяснила Луиза. — И чего приперся?!

— Мама, ты помнишь, что он... не живой?

— Помню.

В кухне вкусно пахло соусом, будто под окном и не шлялись всякие. В сапогах с белыми отворотами. Селина бросилась зажигать лампу, блеснула неубранная тарелка, промчался по стене застигнутый врасплох таракан. Зоя уже загораживала дверь этим, как его, галеасом.

— Не пущу! — объявила она. — Он мой! Я его не отдам... Оставайся горячей, оставайся здесь!

— Мне еще детей в люди выводить, — огрызнулась капитанша. — Спрошу, что надо, и пусть проваливает.

— Ты его не станешь звать?

— Не стану! — Две бабы, одна тень, один муж... — Пропусти.

Чтобы снять все навешанные кухаркой крюки и цепи, нужно было целыми днями не иголкой тыкать, а молотом махать, но Луиза справилась. Покойный супруг топтался у порога, воскрешая былые деньки. Госпожа Арамона почувствовала, как руки сами упираются в бока, но ее опередили.