Сергей Алексеев - Очаровательная блудница

— А как же полковник? — спросил Рассохин. — Странный звонок по поводу имущества?

— Он дееспособный гражданин, — начал было опер, но Кошкин перебил:

— Все надо проверять! Почему лодка прострелена? Кто Скуратенко на жердь поставил? И мошенничество не исключено. Кстати, отсутствие паспортов — формальная причина для задержания до выяснения личности.

— Ну, задержишь, и что? Представляешь — сорок баб? И все с гонором. Тут столько визгу будет! Цыганский табор, рота ОМОНа не справится… Ты как хочешь, а я пас.

— Сорок бывших проституток — это серьезно…

— Кстати, Скуратенко писать заяву отказался, — напомнил Рябыш. — Что еще раз доказывает — у него рыло в пуху. Попытка изнасилования — тяжкое преступление…

— И красавица эта вряд ли напишет, — заметил следователь. — Но мы должны реагировать… Кстати, Гохман, Карагач — это твоя земля?

— Формально моя, — откликнулся тот. — Только на чем обслуживать? Пешком?

— Да, люди живут, бесплатно работают, семей нет, а детей рожают, — продолжал Кошкин. — Явное многоженство, и как будто государства не существует, сами по себе. Ребятишки у них хоть зарегистрированы в ЗАГСе?

— Откуда? — терял надежду на успех опер. — Самосев… Ну, выпишешь ты родителям предписание, и что? И еще их сыскать надо, этих родителей. Там коммуна… В общем, дохлое это дело, господа присяжные. Считаю, надо с полковником этим потолковать и сваливать. Ну, кто желающий на Гнилую Прорву? В гости к отроковицам?

— Поеду я, — заявил Рассохин. — Тем более Матерая приглашала. И потом, мне легче говорить с Галицыным.

Следователь поморщился.

— Не думаю. Менты хорошо разговаривают с прокуратурой. Полковник же московский, тоже с гонором…

— Напугаете женщин…

Рябыш натуженно рассмеялся.

— Этих не напугаешь! Там треть — проститутки на пенсии, еще треть — бывшие наркоманки… Информация к нам доходит.

— А еще треть?

— Чокнутые, повернутые… В общем, сброд.

— Все-таки ехать должен я, — надавил Стас. — Можно вдвоем, но с нейтральным человеком. Например, с журналисткой, раз уж взяли на корабль…

— Это разумно, — одобрил Кошкин. — Однако двоих отправлять опасно. Может, они вас заманивают? Поедут еще Рябыш и Гохман. Неподалеку от Гнилой ссадите, пусть топают берегом.

Рассохин отрицательно помотал головой:

— Берегом они не пройдут. А потом, на Карагаче всюду глаза и уши. Отъехать не успеем, скажут: Рассохин везет ОМОН, карателей. И уведут нашего полковника в какой-нибудь тайный схорон, и ищи-свищи.

— Я могу спрятаться, — предложил участковый. — В носовом отсеке. А что? Хода часов семь, всяко пролежу. Заодно и высплюсь.

Опер со следователем переглянулись: замысел понравился, возможно, еще и потому, что у них в лодке лежали наплавные сети — ловушки для нельмы, пустая бочка и соль, а здесь, в местах глухих и необловленных, куда давно не ступала нога рыбнадзора и браконьеров, можно рыбачить в свое удовольствие.

— Поеду вдвоем с журналисткой, — заявил Рассохин. — Засадный полк мне не нужен.

— Я бы с такой попутчицей тоже прокатился вдвоем, — шутливо позавидовал Рябыш.

— А если с журналисткой увяжется дед? — предположил Кошкин. — Хрен знает, какие у них отношения…

Опер ухмыльнулся:

— Профессора я возьму на себя. Он специалист по литературе, так пусть книжки читает и в оперативные дела не влазит, дедушка Крылов. Уху будет варить, Демьянову… Ладно, мы все-таки поднимемся до Репнинской Соры. Оттуда до Гнилой доскочить — час хода. И речка там есть, нельма на икромет заходит… Но если встретитесь с Галицыным и он не захочет возвращаться, расписку с него возьмите. Что находится в сорокинских владениях по доброй воле и претензий не имеет.

Дворецкий был легок на помине, шагая по-утиному, вразвалку, он приблизился к Рассохину и неожиданно сменил тон:

— Станислав Иванович… Позвольте вас отвлечь на четверть часа. Простите, господа… Для уединенного, так сказать, разговора.

Лиза осталась над бурлящей водой прижима — похоже, ей удалось сломить упрямство профессора. Рассохин молча пошел на дальний конец островка, мысом уходящего в залитую пойму, хотя вести здесь тайные переговоры, пожалуй, было невозможно: даже шепот слышно во всех уголках пятачка, вода отражает звук.

Дворецкий поозирался назад — головы сотрудников торчали над деревянным хламом, — и заговорил полушепотом:

— Извините, Станислав Иванович, я погорячился относительно вас и ваших способностей. Подверг сомнению опыт… Как технический исполнитель проекта вы просто на высоте! Нашли деньги, организовали экспедицию, привлекли людей и даже получили… хоть и не установленной формы, но разрешение… Я хотел бы предложить вам, так сказать, консенсус и себя в качестве научного руководителя экспедиции. Если возможно… Я был бы вам весьма полезен!

— Это вам спутница подсказала? — напрямую спросил Рассохин.

— Да, Елизавета Максимовна. Скажу вам, женская рассудительность и интуиция иногда бывают приемлемыми и продуктивными. Признаюсь честно, она мне очень нравится. И как женщина тоже.

По природе он был типичный подкаблучник, о чем Лиза знала и умело использовала в своих целях.

— В чем суть консенсуса? Например, я вам уступаю и приглашаю к сотрудничеству. А вы что в свою очередь?

— Я не стану протестовать против раскопок!

— Этого слишком мало, профессор.

— Если это возможно, то научное руководство! — Его было слышно, пожалуй, уже на другом берегу. — Я обладаю ценнейшей информацией. Четверть века собирал ее по крупицам, выуживал из контекста архивных документов. У меня есть оригинальная разработанная концепция относительно… скажем так — некоторых аспектов существования мировых и древнерусских литературно-исторических памятников.

Он явно мудрил и под нагромождением слов скрывал что-то.

— То есть вы готовы поделиться аспектами?

— В определенной степени — да!

— Почему вашу концепцию не признают в Академии наук?

— А они там не признают ничего нового! Самая закостенелая организация в науке — многоуважаемая академия! Она сейчас самый мощный тормоз развития. — Профессор перешел на шепот. — Подозреваю, это творится с умыслом. Да! И чувствуются политические мотивы, но далеко не научные! Особенно в области исторического наследия.

После общения с блаженной Рассохин относился ко всяким суждением стоически.

— Ну что же, делитесь, — позволил он.

Дворецкий заволновался, не зная с чего начать, эмоции перед глобальностью проблем, перед тайной владения редчайшей информацией перехлестывали через край.

— Станислав Иванович! В двух словах всего не передать… Это годы и годы работы! Особенно в голодную пору начала девяностых! Мы с женой торговали на рынке, да… Но я отвлекаюсь. С вами можно говорить в открытую. Вы понимаете проблему, иначе бы не пустились в столь опасное путешествие по диким местам…