Stashe - Сегодняшний вчерашний день

Кэро с удовлетворением заметил, что пожары в зрачках Янат гаснут, уступая место заинтересованному блеску. Она успокаивалась и начинала думать, а ему в ней очень нравилось именно это. Птаирианин уважал достойных соперников и расстраивался, когда первоначальные догадки не подтверждались. Ему не хотелось разочаровываться в Шептуновой, тем более, пока она оправдывала надежды.

— Ну, — она сложила губы трубочкой, а потом выпятила нижнюю, размышляя, — он вел себя как профи. Если его и душили эмоции, а ведь он наверняка многих знал близко, из тех, что пропали, то не показывал чувств и делал это умело. Наверняка, потому что кто-то из них, как и он, не раз и не два спускался на Навь. Значит, какие-то дружеские связи, отношения те же, деловые. Мне показалось, в его голосе звучал, нет, не страх, — она еще пожевала губу и, подняв ладонь к лицу, растопырила пальцы, — словно бы опасливое уважение к одушевленному нечто, планете, но не людям и не аборигенам. Он не выглядел удрученным, расстроенным. И пожелание найти коллег как-то терялось на фоне главного подтекста — заниматься научными исследованиями, довести их до конца. Словно бы он и не верил, что есть смысл искать их.

— Важно вот еще что. Не верил, потому что считает их мертвыми или потому что живыми? Если первое, можно сослаться и на профессионализм. Не будет же он, в конце концов, перед нами заламывать руки и биться в конвульсиях, оплакивая друзей. Но, Янат, если второе, — Кэро замолчал и выразительно посмотрел на нее.

Она опустила голову, немилосердно жуя губы. Изжевывала в кровь, он заметил выступившую капельку, когда Янат выпрямилась.

— Нужно больше узнать о планете. Больше узнать про это излучение. Мне необходимо связаться с начальством. Ты же знаешь, ни одна из нештатных ситуаций не остается без его внимания. А тут, в каждой, задумайся, каждой экспедиции теряли людей. И ничего. Ни расследований, ни мер. Да, в группе минимум половина контактеры, и их не сожрешь без кетчупа. И все же.

— Это то, как раз просто, — Кэро почувствовал легкий укол разочарования, — ты же, наверняка, не раз участвовала в экспедициях, где теряли человеческие ресурсы. Дикие планеты, случайности, травмы, опасность. Работа. Это те мелкие буковки, под которыми ты ставила подпись.

— Ага. Планета со странностями. Возможно. Уже прошло четыре месяца. Вполне возможно. Никто давно не делает ставок. Когда мы доберемся до Нави, с момента пропажи членов экспедиции пройдет полгода. Вряд ли кто рассчитывает к тому моменту найти их живыми, — она хмыкнула и скривилась. Капелька стекла по губе, скользнула на подбородок и замерла там, — Я всегда умилялась тому, как легко нас списывают в расход. Спасательная экспедиция — название для галочки. Жаль, я не инспектор и у меня нет полномочий. Мне хотелось бы как следует расспросить Самойлова об инциденте, после которого он остался один в базовом лагере. Почему аборигены его не забрали? Как это произошло? Видел ли он возможных похитителей или нет? Люди не моли, они просто так не исчезают. Там дело нечисто, совсем нечисто. И они все скрывают от нас это, отводят глаза дурью. Разговорами, картинками, уводят прочь от ненужных расспросов. Я хочу узнать границы дозволенного. Кэро? — она небрежно размазала капельку по коже, оставив бледно розовый след.

"Так-то лучше", — Кэро спрятал улыбку в уголках губ. Шутливо поклонился и вытянул руки в направлении выхода:

— Прошу вас, Янат сохо.

Я люблю дождь. Особенно летом.

Первые тяжелые капли срываются с неба, гулко ударяют о крышу, скаты козырьков над порожками, оставляют в пыли круглые кляксообразные следы. Гремит. Небо темнеет, надвигается. Тучи надутые, неповоротливые, как пузатые лодочки, бережно несут по небу свои одутловатые тела. На сплошной серой глади, затянутом свинцовой простыней небе, то там, то здесь дырочками светятся голубые прорехи. Вокруг ложатся странные коричневые тени. Мир тухнет, уходят яркие краски, насыщенность. Это царство сепии, коричневато-зеленых оттенков, приглушенных звуков и напряженности. Ею, словно электрическим током пронизана каждая крупинка, каждая травка и досточка.

Небо разрезает белая молния. Ее след напоминает сеть кровеносных сосудов из какого-нибудь научного фильма. В этой ослепительной вспышке напряжение достигает своей кульминации и спустя мгновение раздается мощный звук — удар грома. Все замершее в немом предчувствии внезапно оживает. Сильным порывом ветра треплет верхушки деревьев, срывает с веревки белье, и с дробным звуком падают с веток яблоки. Взвывая в трубе, ветер несется дальше, поднимает фонтанчиками пыль, распластывает ровные полянки травы. Воздух сухой и пыльный, от него свербит в носу, его не хватает и, духота кажется, почти невыносимой. Вдруг, грянуло! Ту-тук-тук…застучало по земле с нарастающей частотой, словно приближающийся поезд, победно дающий гудок перед прибытием на станцию. Стук переходит сначала в шелест, а затем и равномерный ритмичный гул.

С выдохом облегчения, так как невыносимое напряжение, наконец, отпускает, я сажусь у окна и наблюдаю.

За окном стена дождя. Она похожа на равномерную туманную дымку и в то же время, я вижу струи, которые, бам-бам-бам, вколачиваются в землю. Они собираются в ручейки и смывают пыль, сор, помет, волокут за собой мелкие щепочки, закручиваются в водовороты. От земли поднимается пар, влажные испарения смешиваются с холодными струями, и я чувствую себя как в тропическом раю. Воздух наполняется свежестью, остро пахнет травой, сырой землей, прибитой пылью и давленной на дороге алычой. Форточка может впустить лишь малую толику этого бодрящего, жизнерадостного коктейля.

Капельки ползут по стеклу. Каждая, чья-то жизнь: короткая и стремительная, длинная и неторопливая, прямая или извилистая, но все они рано или поздно оканчиваются рамой. Окно запотевает, и я раздумываю, стоит ли открыть его, но пугаюсь, что створки распухнут, и ничего не делаю. На улице уже не ручейки, а лужи, миниатюрные моря и реки. Весело журчит вода, плывут по поверхности крупные круглые пузыри-кораблики. Где-то рядом, кап-кап-кап, стекает по стене дома и срывается на бетонную дорожку ниточка хрустальной воды.

Дождь идет долго. Он начинается утром около одиннадцати и идет весь день. Изо дня в день. Постепенно добавляя по капле щемящую грусть и печаль в переполненную бочку горя.

Ему нет конца. Прохладу сменяют сырость и холод. Земля раскисает, превращается в непролазную грязь, чавкающую под ногами. Хляби небесные не желают закрываться, переворачивая ведра ледяной воды на мир внизу. Серое хмарное утро превращается в серый же день и серый вечер. Солнце не может пробиться сквозь ватное одеяло туч, а они лишь плотнее сбиваются на небе, подобно нежданным оккупантам.