Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Дракон рыгнул и пошел на меня. Я понял, что он сейчас будет меня бить, что жрать он меня будет потом, когда проголодается.

Я не испытывал ни страха, ни отвращения – я ждал своей участи.

Дракон толкнул меня в грудь. Толкнул не сильно, и я не упал.

Тогда дракон стал на четыре лапы, и я подивился тому, какой же он маленький – размером с теленка, не больше.

Дракон стал пихать меня лысой башкой, и я увидел на затылке дракона остатки седеньких волос. Меня передернуло от отвращения. Что может быть безобразнее человекообразности рептилий и рептильности человека?

Я ударил дракона ногой, как бьют шелудивую приблудную собаку. Дракон счастливо засмеялся и куснул меня за руку. Он укусил меня небольно. "Играется, – подумал я и вдруг представил себе, как эта гадина играется не со мной, а с Мэлори, моей Мэлори – с моим счастьем, моим солнышком, моим… моим…

Ярость захлестнула меня. Я ударил дракона. И дракон удивился. Я тоже удивился, потому что от моего удара лопнула драконова кожа, и дракон хрюкнул от боли. Не помня себя, я бил это зеленое, отвратительное, визжащее от боли тело, под моими ударами превращавшееся в кровоточивое месиво, извивающееся, хрипящее, жаждущее издохнуть, умереть, ибо жизнь для этого месива превратилась в боль.

Я остановился, тяжело дыша. Я не верил своим глазам. Я убил дракона. Передо мной лежала груда исковерканной недвижной плоти, в которой можно было с трудом узнать лысого дракона с человеческими волосками на затылке.

Я отвернулся, пошел вдоль стены, остановился и с маху лег на пол. Засыпая, я успел подумать что больше никогда не смогу быть счастлив. Вот я убил дракона… И что? И что же? Я лежу на полу в коридоре подземелья и готов заплакать. Меня мутит.

Я заснул.

– Вот он, красавец, – раздалось над самым моим ухом, – Мурзика раздавил, а теперь кейфует.

Я открыл глаза.

Передо мной стояли "отпетые". Все, как один, в униформе, затянутые, перетянутые ремнями.

– Джек Никольс? – спросил один из них.

– Да, – ответил я и добавил: – Я убил дракона.

"Отпетые" грохнули.

– Уу, убийца драконов… Уу… Мурзика задавил… Долго боролись? А? Борьба титанов… Мурзик не давался, наверное, да?

– Все, – кончив смеяться, приказал тот, что спрашивал меня, – все. Джек Никольс, встать!

Я поднялся. Я видел в глазах "отпетого" ту же смесь брезгливого недоумения и презрения, что и у Винченцио.

– Жалко Мурзика, – сказал один из "отпетых", – зверушка была добрая…

– И тренажер, между прочим, старейший и опытнейший, – добавил другой.

– Жалко, что на него Сиремус не вышел, – сказал командир.

– Извините, – сказал я, – я перепутал, я… я подумал, что это – дракон.

Я сообразил, что мои слова прозвучали комично. Но никто не засмеялся. Только командир попросил:

– Слушай, Джек Никольс, помолчи. Не надо кретина из себя строить…Ты еще в живой уголок в своей гимназии заберись, придуши там хомячка, а потом рассказывай: я-де думал, это – лев. Иди, топай и скажи спасибо, что на тебя Сиремус не вышел.

Мы подошли к двери, на удивление белой, блестящей.

– Посторонись, – приказал мне "отпетый".

Я встал в сторону. Он постучался. Дверь отперли. На пороге стоял человек в белом халате, в очках.

– Что, – удивленно спросил человек, – уже?

– Спымали, – лениво сказал "отпетый", – принимай, Мэрлин.

Мэрлин выглянул в коридор и увидел меня.

– Ба! – подивился он. – Вот это Аполлон! Из какой помойки вы его достали?

– Он у Круглых Камней ошивался… ты не думай, он – такой, он Мурзика придавил.

– Мурзика? – снова удивился Мэрлин. – Чем ему Мурзик-то помешал?

– У него спросишь. Мы пошли. Привет.

"Отпетые" ушли.

– Заходите, – вежливо сказал мне Мэрлин.

Я вошел. То было комната, выложенная кафелем. У стенки стояла ванна, наполненная дымящейся водой.

– Раздевайтесь, – приказал мне Мэрлин, – и полезайте в ванну.

… Я блаженствовал.

Мэрлин между тем говорил по телефону:

– Алло, диспетчерская? Джек Никольс из 725-ой лаборатории нашелся. Да… Сейчас вымоется, и я его приведу. Да он весь в крови дракона. Где умудрился?… А… Ты еще поинтересуйся, как он на тренажер вышел… Что, что… задавил, конечно, ага, как ястреб мыша. Ну, ясно. Все ему скажу…

Мэрлин влил в воду шампунь, и я лежал в горячей зеленой воде, окруженный ослепительно белыми горами пены.

Мэрлин подошел ко мне, с интересом посмотрел на меня. Потом спросил:

– А пивка холодненького с сушечками не желаете?

Очевидно, жара, истома взяли свое, и я ответил не совсем впопад, не уловив иронии:

– Вы знаете, нет, спасибо. Я ведь пиво не люблю. Вот если бы холодной минералочки…

Мэрлин снял очки и тщательно их протер.

Я понял, что был неправ, и похолодел от ужаса.

– В общем так, – холодно сообщил Мэрлин, – три минуты кайфа – вытереться насухо и на выход… Время пошло.

Он поглядел на часы, подошел к тумбочке, вынул оттуда комплект белья и швырнул мне. Плоская пачка хлопнулась на пол у самых ножек ванны. Ножки были отлиты из бронзы и напоминали львиные лапы. Ванна вцеплялась бронзовыми когтями в кафельный пол.

Я с силой тер голову.

– Ну, хлопаются парни с поверхности, – бормотал Мэрлин, – ну, ни в сказке сказать ни пером описать!.. Вся 725-ая, высунув языки, как гончие за зайцем, все облазили, а этот шутник… "Наутилус", понимаешь, капитан Немо… Нырнул и вынырнул. У столовских хлеба выпросил, Мурзика растерзал и после подвигов лег отдохнуть. Геракл! Илья Муромец! Зигфрид! На пол не брызгай! Слышишь? Все, время кончено. Вытирайся…

Я вытерся и стал одеваться. Штаны, и рубашка, и куртка – все зеленого цвета, только вкраплениями, всполохами, искрами – красные точки-точечки.

– Скажите, – спросил я, – а в "отпетые" мне можно рассчитывать?

– Что? – Мэрлин резко повернулся ко мне.

Я испугался этого резкого злого движения и бормотнул:

– Простите, а ботинки, носки?..

– Паланкин? Экипаж? Омнибус? Такси, лимузин? Форд-мустанг? Босиком пойдешь. Быстрее будешь – здоровее станешь.

Я толкнул дверь и вошел в… канцелярию. Обшарпанный стол, четыре стула, желтого цвета сейф, черного – телефон. И человек в форме "отпетого" за столом.

Человек разбирал какие-то бумаги. Ящики письменного стола были чуть выдвинуты, и неясное потрескивание доносилось из них, точно там догорал, дотлевал костер.

– Выйдешь сейчас, потом войдешь, козырнешь как следует, как следует представишься… Пошел.

Я вышел за дверь. Установил дыхание, вошел снова и доложился, как положено.

– Еще раз, – сказал человек, – бодрости и радости не слышу в голосе.

…Когда я в шестой раз вошел в кабинет, рядом с ним сидел подтянутый сухопарый человек со стеком. Входя, я услышал, как он говорил: