Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

– Ааа, – орал, надрывался внизу Тарас, – ааа, не хочу…

– Ну пойдем, – сказала Наталья Алексеевна, – полюбуемся.

Она подошла к сундуку, достала из-под войлочной подкладки хлыст.

Мы вышли в коридор. Спустились по деревянной лестнице вниз.

Я вздрогнул и едва не бросился бежать обратно. Все двери были распахнуты, и коридор был полон жильцами – уродливыми рептилиями, неудавшимися драконами, драконами-недоделками. Над распростертым, перемазанным бледноватой прозрачной слизью Тарасом нависало жабообразное, огромноротое, похожее на глазастую квашню существо.

Тарас вопил. И было отчего: сладостно постанывая, существо поливало его своей слюной…

– Зоинька, – прикрикнула Наталья, – на место. У меня – хлыстик.

– Поздно, Ташенька, – нежно проворковало существо, – я его уже обработала.

– Обсмердила как надо, – пророкотал кряжистый, с раздувающимся горлом варан.

Глаза у Зоиньки затянулись сладострастной поволокой, схожей со слюной, лившейся у Зоиньки изо рта.

– Стас, – позвала Наталья. – Ты-то что смотришь?

– А Стас, – сказал варан, и я узнал голос, раздавшийся из-за двери с час тому назад, – вообще оборзел. Мусорку не вынес.

"Стас, – вспомнил я сержанта, – "борец"… Да это же ее бывший…"

Среди рептилий началось неясное движение. Двери хлопали. Жильцы расходились по комнатам. Я увидел Стаса, двуногого ящера с рыжей проплешиной на боку. Он деловито расталкивал обитателей Натальиного дома, и они покорно расходились по комнатам.

Один варан заартачился.

– Ну ты, – сказал он, – тварь бессловесная. Еще пихается.

Стас ощерился и зарычал.

Варан отскочил в сторону.

– Вот именно, – кивнула Наталья.

Стас с силой ударил лапой по хребту варана, тот взвизгнул и пустился бежать со всех лап вверх по лестнице; сверху он крикнул: "Тварюга. Гад. Гадина", – и хлопнул дверью. Стас посмотрел наверх и только лапой махнул. Потом он уставился на меня, и мне стало не по себе от этого взгляда. Сколько раз мы виделись с ним в спортзале, и я уже умел преодолевать отвращение, когда видел его, или когда боролся с ним, умелым и сильным, но отвратительным…Странная, покорная ненависть читалась сейчас в его взгляде .

– Аа, – вскрикнул в последний раз облитый жабьей слюной человек.

Инстинктивно я схватился за руку Натальи Алексеевны. Стас зашипел. Наталья мягко высвободила руку. Зоинька всосала свисавшую прозрачной бахромой слюну в свой широкогубый рот.

Вместо Тараса перед нами стояло шестиногое клешнятое желеобразное существо, напоминающее полурасплавленного, но живого краба.

Из невидящих буркал существа текли слезы. Клешни чуть подрагивали.

– Зоинька, – попросила Наталья, – ушла бы ты вообще, ладно?

Она не успела договорить, потому что Тарас подпрыгнул и клешнями вцепился в подрагивающий горловой мешок Зоиньки.

– Тарас, – крикнула Наталья Алексеевна, – нельзя! Брось! Нельзя…

Она резко жахнула по телу Тараса хлыстом.

Тарас жалобно заверещал, брямкнулся на пол и боком-боком отбежал к другой двери.

Стас отвернулся и пошел прочь по коридору. В его походке вдруг увиделось нечто медвежковато-человеческое. Пришибленное.

Зоинька, на горловом мешке которой багровели два глубоких шрама, пискнула что-то испуганное, передними лапами схватилась за горло и ускакала в свою комнату.

Тарас трясся от рыданий, его темные, невидящие крабьи буркалы светлели, точно промывались слезами – и в них я начинал замечать неясные, искаженные, точно в зеркале "Комнаты смеха", отражения – мое и Натальино.

Наталья подошла к Тарасу, погладила по вздрагивающему желе его тела.

– Ну, ну, ну, мальчик, хороший, добрый, отдохни, отдохни…

Тарас всхлипнул, пошевелил клешнями и пообещал:

– Заклюю, заплюю, закусаю…

– Ничего, ничего, – принялась уговаривать его Наталья Алексеевна, – зато теперь ты – бессмертнее всех бессмертных. Тебя никто не сможет ни расплескать, ни раздавить – вмиг соединишься, слепишься еще прочнее, чем прежде.

– Это хорошо, – вздохнул краб, – сержанту горло перерву, тебя обмажу так, как меня обмазали…

– И зря, – нежно вымолвила Наталья, – зря… Иммунитет. Лучше – примирись со своим нынешним состоянием. Найди в нем свои приятные стороны. Ты – жив, а это – главное. Разве не так? Любая жизнь лучше холодного, безразличного, мгновенного и вечного небытия. Верно, Джекки?

– Тара, – совершенно по-идиотски сказал я, – ты… ты не расстраивайся, я тебя навещать буду…

Тарас харкнул. Я еле успел отскочить. Белый комок слюны трассирующей пулей пролетел по коридору и шлепнулся со странным шмякающим звуком на пол.

– Эй, – закричал сверху, с лестничной площадки варан, – новенький! Еще плюнешь – и дежурный – ты! Мы не поглядим, что у тебя – трагедия. У нас у всех тут… Тряпку в клешню – и вперед.

– Я пойду? – тихо спросил я.

– Погодите, – вздохнула Наталья, – я вам не советую топать пещерой. Выведу на улицу, сядете на троллейбус – он прямо напротив двери останавливается – и проедете одну остановку. Там увидите: "казармы" – так остановка и называется.

– А если… – начал было я.

– Что если? – переспросила Наталья. – Ну, столкнетесь с кем-нибудь из начальства – под козырек, учить вас? Скажете: от Натальи. Препарат отвозили! Ну, не от Натальи, от Натальи Алексеевны. У вас талоны есть?

– Нет… Ннет.

– Ну, пойдемте: талоны дам, на улицу выведу.

Мы поднялись по лестнице, скрипучей, деревянной, уютной домашней лестнице, похожей на дачное бездельное детство.

В коридоре на крашеном полу лежала чуть выпуклая студенистая лужа слизи с неровными краями.

Я аккуратно обогнул лужу, и очень правильно сделал, ибо из самой ее глубины, колебля поверхность, раздалось:

– Наталья Алексеевна, вы когда-нибудь прекратите это блядство? Попрут ведь из учительниц – ей-ей, попрут!

Раздавшиеся слова вочеловечили лужу. С первыми звуками я увидел то, чего прежде не замечал.

Легкий полурастворившийся, полурастаявший очерк лица во вздрагивающем в такт словам студне, расплеснутом на крашеном полу. Еле намеченные глаза, в коих зыбко, дрожливо отражались прозрачными абрикосами Наталья и я, рот, чуть двигающий почти расплывшимися губами, исчезающими в полупрозрачной массе того, что оказалось живым говорящим телом.

Странно, но это лицо показалось мне даже красивым.

– Лера, – Наталья Алексеевна отпирала дверь, – ты что? полиция нравов? Попрут и попрут. Твоя какая печаль?

– Тебя жалко, – и я увидел вздох Леры.

– Главное, Лера, – Наталья стояла у открытой двери, поигрывая ключом, – своя фатерка, своя квартирка, свой уголок. А там – будь ты хоть царевной, хоть борцом, хоть прыгуном, хоть дразнильщиком – была бы своя раковина, дом, приросший к телу, куда можно спрятаться от гнусности мира, ну и от собственной гнусности. Джекки, входи. Чего уставился? Лера у нас – такой…