Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

– Ну, – Лера задвигался, пополз по коридору, и странным было это перемещение студня с отпечатанным в нем человечьим лицом, – если что стрясется, милости прошу к нашему шалашу!

– А я и так у вашего шалаша! – засмеялась Наталья.

– Наташа, Наташа, мудрый и давний друг мой, – Лера завздыхал пуще обычного, – славная, несчастная Наташа с хлыстом-хлыстиком, зачем говорить неправду? Для самой себя – неправду? Ты же не у нашего шалаша – и ты это прекрасно знаешь! Ты в будке надсмотрщиков – с хлыстом-хлыстиком в руках. И в зеркало на тебя глядит не ненавистная, отвратительная медуза, а человеческое лицо, твое лицо, Наташа, которое хочется целовать…

– Джекки, – резко обратилась ко мне Наталья, – ну что ты застыл? Заходи! Хватит. Наслушался под завязку. Что, интересно?

– Интересно, – не подумав, брякнул я.

Студенистое тело Леры задрожало в такт его серебристому ч(дному и чудн(му для такого полурасплывшегося лужеобразного существа смеху.

Наталья Алексеевна сперва открыла рот от удивления, а потом рассмеялась сама.

Ее хриплое булькающее клокотание совпало с серебряным колокольцем смеха Леры.

– Лера, – отсмеявшись, отклокотав, сказала она, – правда, Джекки – прелесть?

Лера попрыгал на месте, отплеснув от своего тела пару-другую жидких капель, зашипев, те исчезли, полопались на стенах коридора.

Я понял, что это Лера кивнул.

– Да, – подтвердил он, – хороший парень. Не жилец.

– Я его хочу в учителя определить.

– Ты его лучше сразу лабораторным реактивом опрыскай…Такие и в учителях долго не ходят. Ейн-цвей – и пополз, попрыгал, поскакал в квартирку – или тренажеры обучать, или в лаборатории препаратом работать.

Лера подполз к двери, пихнул ее – и я увидел, как студенистая масса его тела мускулисто напружинилась, натянулась, стала литой, упругой, зеркальной – не лужа слизи, но застывший кусок водопада, сохранивший силу всего потока, но еще не израсходовавший ее.

– Так что делать? – поинтересовалась Наталья.

– Не соваться, – Лера, обдрябнув лужей, переполз через порог, – гибель для таких – лучшее. Пускай его лучше на другой планете размозжит, чем здесь в подземелье, в болоте…

Лера захлопнул дверь.

– Аа, – я почесал в затылке, – как же он дверь открывает?

– Лера? – Наталья, видимо, задумалась над словами Леры. – ну как… Ползет по двери, виснет на ручке, вытягивается до пола макарониной и дергает… Малоаппетитное зрелище.

В кафе тихохонько наигрывала музыка, фырчала кофеварка, продавщица в белом халате морщилась, управляясь с чашками, с капающей через сито, набитое мелко намолотым кофе, жидкостью. В очереди тихо переговаривались.

– Плохо идет, – оправдываясь, сказала продавщица.

– Совсем не фурычит? – посочувствовал кто-то из очереди.

У меня захолонуло в груди. Да, здесь был мой дом. Я будто воротился туда, откуда уехал давным-давно, в очередь за кофейком и пирожным. Я снова – в городе, в Херрбурге, в кофеюшне на углу улицы Террористов и Венского.

Продавщица оторвалась на миг от кофейного аппарата, увидела меня и заулыбалась. Мне стало не по себе. Продавщица улыбалась не мне, а форме "отпетых". Очередь как-то подалась, съежилась. Я не скажу, что встала по стойке "смирно" – кто-то, напротив, заговорил нарочито громко и беззаботно, дескать, что мы? "отпетых" не видели? Подумаешь…

Женщина, стоящая у самого прилавка, позвала меня:

– Солдатик, иди, становись сюда…

– Да я… – начал было я.

– Иди, иди, – настаивала женщина, – не бойся. Тебе спешить надо.

Я встал перед женщиной.

– У меня сын такой вот, как ты, – рассказывала женщина, – в "отпетых".

Я медленно заливался краской.

– Я еще не в "отпетых", – сказал я, – я в карантине.

– Стой, стой, – успокаивала меня женщина, – сейчас в карантине, а потом… Бедненькие… Бери пирожные – полакомься.

Я разозлился. Мне захотелось сказать женщине какую-нибудь резкость про "бедненьких", про их жестокость, тупость, захотелось спросить у женщины: как же ваш сынуля в "отпетые" загремел? ведь поди не доброволец? палку кому кинул или ларек взял? Как же вы сыночку-то своего так воспитнули, что из него бедненький с огнеметом вылепился?

Но я ничего не сказал, ничего не спросил, тихо встал в очередь. Мне было не по себе. Я вернулся домой, а меня приняли за кого-то другого.

– Девушка, – попросил я и протянул ей талоны, – мне маленький двойной и эклер.

– Да ладно, – девушка улыбнулась, бери свои талоны, угощу, так и быть…

Я встал у самого дальнего столика, отпил кофе, откусил пирожное и поперхнулся.

Прямо передо мной стоял человек со стеком. Я не знал, как поступать в этом случае. Отдавать честь в магазинах, кафе, кондитерских было не принято, потому что "отпетым" не разрешалось посещать эти заведения.

Я проглотил кусок пирожного и лепетнул "здравствуйте".

Человек со стеком был в гражданском, стек лежал на столе, перечеркивал окружность стола рядом с чашкой кофе и эклером.

– Любите пирожные? – к моему удивлению, улыбнулся человек со стеком.

– Нет, – честно признался я, – я очень люблю кофе.

– А, – человек со стеком поднял свою чашку, – я тоже, знаете, с гражданки никак не могу отвыкнуть. Даже на нарушение устава иду…

– Я, – я так и не решался начать пить кофе, – случайно зашел… Просто вот, взял и зашел.

Человек со стеком усмехнулся:

– Бывает. Как у вас… в карантине? Скоро кино повезут смотреть?

– Ккажется, скоро, – я в два жевка заглонул пирожное и, обжигаясь, принялся заталкивать в себя кофе.

– Да не спешите, – человек со стеком положил свою руку на мою, – куда вы так торопитесь? Поговорим.

– А вы, – я поставил чашку, – меня помните?

– А как же? – человек со стеком покачал головой. – Вас приняли против всяких правил. Это я вам не к тому, чтобы вы ну, комплексовали по этому поводу. А для того, – человек со стеком постучал пальцем по краю стола, – чтобы вы знали: я крепко на вас надеюсь, крепко.

– Я, – я почувствовал, что краснею, – на рапорте был…

– Что такое? – человек со стеком встревожился деланно, иронически.

– С сержантом повздорил.

– Ничего, – улыбнулся человек со стеком, – с другими нельзя, с вами – можно. Сержант в карантине вроде "пса" арестантских машин. Особо уважать его не следует.

– Но вы, – я набрался наглости, – тоже ведь вроде сержанта? Вы же начальник школ? Самый главный сержант? Стало быть, и…и… вас уважать особо не следует?

Человек со стеком весело расхохотался, да так, что стоящие за соседними столиками обернулись и поглядели на нас.

– Ну что же, – отсмеявшись, сказал он, – я ведь особого уважения к себе и не требую. Я-то ведь получше тебя знаю, что уважать меня особенно не за что, как, впрочем, и всех, живущих на этой планете.