Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Грузовик фыркнул и поехал.

– Эт, – Валя покачал головой, – совсем Витек мышей у нас не ловит. Видел же, что Пиздей Пиздеич недоволен, а тормозит у первой… Слышь, Ббте, Ббте, оглох? Ты не обижайся, у нас у всех кликухи. Вон даже Гордей Гордеича Пиздей-Пиздеичем прозвали.

– Валентин Аскерханович, – вежливо поинтересовался я, – у вас какая кликуха: п…бол или мудозвон?

На сей раз Диего не стал вмешиваться, и мне удалось отбить удар.

– Блин, – в бешенстве заговорил Валентин Аскерханович, – блин, да ты еще и драться умеешь? Ббте… пародист… К нему по-человечески, а он… драться умеет… он, – Валентин Аскерханович покрылся от волнения пятнами, – ругается. С ним нормально разговаривают, а он – оскорбляет. Ты сам – п…бол. Вот!

Грузовик остановился как раз, когда Валентин Аскерханович произносил "вот". Это вышло настолько забавно, что я рассмеялся.

Валя еще раз махнул кулаком, я ответил.

– Брэк! – услышали мы резкий, не слишком приятный высокий голос.

В кузов заглядывал здоровенный мужик с тоненькими, аккуратно пробритыми усиками.

– Мишель, – морщась от боли, сказал Валя, – вот пополнение привез. Ты – за дежурного?

Мишель помолчал, потом спросил:

– Это они что же, всю дорогу тебя так мудохают?

– Нет, – начал объяснять Валентин Аскерханович.

– Понятно, – перебил его Мишель, – делают перерывы, чтобы отдохнуть… Ну, капитан ты, самый здоровый, подь, капитан, сюда…

Мишель спрыгнул с колеса и ждал меня внизу.

– Это такая борзота, – пожаловался Валентин Аскерханович, – он и полковника на хер послал.

– Правильно сделал, – кивнул Мишель, – туда ему и дорога… Знаешь. что он сегодня сделал?

– Ну?

– "Летающего воробья" выпустил… Здоровый, – крикнул мне снизу Мишель, – быстро вниз прыгай, сейчас меня будешь посылать.

– Как же это он, – искренно ужаснулся Валя.

– Мудак, – объяснил Мишель, – на волю птичку выпускаю…

Я спрыгнул вниз – и тут же получил в живот, в грудь, в скулу – удар за ударом.

Я упал и скорчился, стараясь не стонать от боли, закрываясь руками от возможных ударов.

На какое-то мгновение боль застила все мое существо, и я не расслышал, что говорил Мишель. Потом услышал:

– …Привезли, все нормально, а этот мудак открывает клетку, я, говорит, думал, это – птичка…

– А, – догадался Валя, – так это за "летающим" все сорвались?

– Сорвались, сорвались, – подтвердил Мишель и тронул меня за плечо, – вставай, приехали.

Я поднялся. Диего стоял руки по швам, навытяжку.

Мишель деловито въехал мне пару раз по скуле, потом развернул меня и с силой дал под зад ногой.

– Таким вот путем, – объяснил Мишель, – чтобы руки не распускал. Марш в расположение! Живо! Что ты стоишь?

Лицо у меня горело. Нет ничего страшнее и унизительнее, чем идти с битой рожей и битым задом. Кто хоть раз испытал это – не забудет никогда.

Если хоть раз вам въехали в морду, а вы не смогли защититься, то чувство бессилия и унижения выжгут в вашей душе славный чудесный след, траншейку, и долго, долго на вашем небе вместо доброго солнца над вами будет нависать насмешливый кулак.

Но тут и неба не было, но здесь и удар кулаком по морде был не самое – ей-же-ей – страшное. Подумаешь.

Вон Валентина Аскерхановича головой в унитаз окунули, а он – ничего. Жив и здоров, силен и весел.

Все дело в дивной способности человека забывать. Ведь если бы унижение, испытанное Валентином Аскерхановичем тогда, было бы живо в нем до сих пор, как бы он жил? Как бы он мог бы жить?

Он загремел бы в "вонючие" – и не вылезал бы из болота.

Валентин Аскерханович распахнул перед нами двери, тяжелые, кованые.

Казарма как казарма.

Двое "отпетых", голых по пояс, натирали пол.

– Хуан, Федя, – окликнул их Мишель, – кончай работы. Прибыло молодое пополнение…

– У, – подивился Хуан, – молодое пополнение уже получило в морду? Так скоро? Это, наверное, очень лихое молодое пополнение.

– Так, – сказал Мишель и ткнул в меня пальцем, – южный наглец. Докладывай.

– Джек Никольс. Бывший воспитанник седьмого карантина прибыл в третью роту "отпетых" Северного городка.

Валентин Аскерханович прошел к совей кровати, уселся на табурет и сказал:

– Он – пародист, блин, такие штуки отмачивает. Полковнику представляется: "Джек, ебте, Никольс, ебте. Прошу любить и жаловать, ебте. Пиздея чуть удар не хватил.

"Отпетые" и Мишель расхохотались. Диего заулыбался, я усмехнулся и тут же получил тычок в зубы.

– Рукоприкладство у "отпетых", – сказал я и потрогал расшибленную губу, – запрещено.

Мишель сунул мне кулаком в ухо.

Я шатнулся, схватил табурет, стоящий рядом, – и целый град ударов посыпался на меня.

Я свалился на пол, табурет брякнулся рядом со мной.

Боль, соленый вкус крови, бессилие и тяжесть собственного тела, ставшего просто мешком из боли и тяжести, придавили меня к полу.

– Ну, – спросил Мишель, подождав, пока я восстановлю дыхание, – что кряхтишь, как старый дед? Встал и пошел драить унитазы и медные ручки в умывальнях… Давай, давай, очень медленно, страх как медленно…

Я поднялся, морщась от боли, поставил на место табуретку, взялся за спинку кровати и пообещал:

– Я тебя убью.

– Убьешь, убьешь. – презрительно хмыкнул Мишель, – вон Валентин Аскерханович, когда его только, только привезли, тоже бегал по расположению – орал: убью, зарежу – растопчу – не помилую. Я нервный и у меня воо такой нож есть! Помнишь, Валек, – Мишель подмигнул Валентину Аскерхановичу, – как ты тут всех воо таким ножом стращал?

– Помню, а как же? – заулыбался едва ли не радостно Валентин Аскерханович, – а нож у меня, кстати, был.

– Нож, – сказал один из "отпетых", что натирал пол, а ныне наблюдал за воспитательной сценой, – это не главное! Зарезать можно и ногтем – было бы старание, умение и желание.

– И любовь к однажды выбранному делу, – шмыгнув носом, сказал второй "отпетый".

– Что стоишь? – поинтересовался Мишель. – Что скрипишь зубами? Пыхтишь, сопишь? В чем дело? Ты плакать собрался? Нет? Вон там каптерка. Хуан пойдет с тобой, выдаст рабочую робу и кальсоны. Вопросы? Чего ты ждешь? О чем думаешь?

– Я… думаю… как… тебя… убить, – раздельно выговорил я.

– Ох, – вздохнул один из "отпетых", по всей видимости, Хуан, – да ты и в самом деле пародист. Так нельзя.

Кулаки Мишеля утюжили мое лицо, превращая его в морду, в физиономию, в побитое рыло, в которое чем дальше, тем больше хочется бить, бить и бить.

Мишель бил и приговаривал:

– Раз навсегда запомни: не пугай, не пугай! Не хами. Знай свое место… Самое главное – знай свое место.

Наконец Мишель утомился и перестал бить. А еще говорят, что душа не связана с телом! За пять минут из уверенного в себе выпускника карантина я вновь превратился в жалкого неуча, в дурня, в побитого пса, каким меня приволокли в карантин под начало к сержанту Джонни.