Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

А Жанна, которая стала жабой? Ее голос, загнанный в отвратительную зеленую тушу, в отвислый горло-мешок?

Я глядел на свои растопыренные пальцы: до чего же они похожи на лапу ящера, до чего отвратительны, уродливы.

Кое-что не забывается никогда на этой планете, кое-что пребудет вовеки, покуда сам не исчезнешь. Я вспомнил глаза дракона, плоские серые экраны, как они загорались, вспыхивали мстительным злорадным (а может быть, это мы наделяли их нашими чувствами?) светом…

Я опустил руку.

Вошел Степан и остановился у самого моего дивана.

– Можно к тебе, папа?

– Можно.

– Как так получилось?

Я пожал плечами:

– Чешуя спецдраконов проходит обработку, хотя вероятность ее превращения в ларву мала. Но случается, что чешуя становится ларвой и после санобработки…

Мне было трудно говорить, и я замолчал.

– Папа… извини, я у тебя еще спрошу…

– Ну, спрашивай… – я поковырял стену пальцем.

– Что это – ларва?.. Отчего она… прыгает?

– Ларва? – я вспомнил объяснения на лекциях в карантине. – Ларва – это ожившая боль спецдракона. Жизнь, – я сцепил пальцы в замок, – соединилась с болью… Ларва – это воплощенная агония… Огонь, – я разжал пальцы, – и я… Ей бы перекинуться, убить, уничтожить что-нибудь живое, и тем уменьшить свою боль… На самом деле этим она продлевает свое существование и свою боль, но ей-то откуда это знать? Ее инстинкт обманывает ее, она рвется к своей смерти, а нарывается на чужую смерть и свою боль…

– Для нее лучше умереть, чем жить?

Я понял, для чего это спрашивает Степан, сел на диване и ответил:

– Не знаю. Как я могу решать за нее? Как я могу знать за нее, что для нее лучше?

– Почему же, – Степан глядел куда-то вбок, мимо меня, – ты ведь можешь себе представить, что бы с тобой было, если бы вся твоя жизнь состояла из одной боли…

– Нет, – быстро ответил я, – боль ларвы несопоставима с любой человеческой болью, но есть и еще одно "но"… Ларва – одна, абсолютно одна. она – и ее боль. Более никого для нее нет, а мы, – я смотрел на Степана, – связаны друг с другом тысячами нитей, и я бы не решился… Нет, не решился…

– Это все слова, – вздохнул Степан, – а я вот знаю точно, что никакими тысячами нитей мы друг с другом не связаны… Вон Куродо… Он здесь был самый лучший… Что, долго ты его будешь помнить? Пока ты живешь – ты связан этими самыми нитями… Умрешь – и не останется ни ниточки, ни веревочки, что свяжет тебя с миром…

– Зачем ты мне все это говоришь, Степан?

– Затем, – Степан поднялся, – затем и говорю…Я долго… я давно, я давно хотел тебя спросить, для чего… – он молчал некоторое время, он подбирал слова и шевелил чуть расправленными зелеными кожистыми крыльями, – для чего ты выпихнул меня в этот мир, где все меня ненавидят, где я отвратителен всем – и себе, себе отвратителен…

Я подошел к Степану и хотел тронуть его за плечо, хотел коснуться того места между шеей и крылом… но Степан отскочил и оскалился.

– Не трогай, – он скрючил лапы, – не трогай меня. Ты врешь, ты лицемеришь – я же вижу: я тебе так же отвратителен, как и другим… Ты просто притворяешься.

Я постоял, подумал, потом спросил:

– У тебя неприятности в Конторе?

– Никаких неприятностей, – огрызнулся (действительно, огрызнулся – обнажил пасть, усеянную мелкими острыми зубами) Степан.

– Прекрасно, – вздохнул я, – так или иначе, а ты выбрал удачное время для разговора по душам.

– Мне надоело быть хорошим, – Степан все скрючивал и скрючивал лапы, – надоело быть старательным, думающим о других, и только о других… Все равно… Достается… хлыщу, поганцу, дураку, у которого всех-то достоинств…

Степан закрыл глаза, и я увидел, как по его морде катятся слезы…

Вошла Кэт.

– Джек, там акт оформляют, ты не мог бы с Глафирой съездить? Нужен еще свидетель.

– О, господи, – я подавил раздражение, выглянул в коридор.

Глафира в официальном костюмчике, с тетрадкой учета под мышкой и с карандашиком в руке беседовала с де Кюртисом и Георгием Алоисовичем.

– Глаша, – спросил я, – что, без меня нельзя обойтись? Возьмите Валю, в конце-то концов.

Глафира прижала руки к груди:

– Да мы Валю берем уже, но нужен второй свидетель… Георгий Алоисович – муж, – стала загибать пальцы Глафира, – квартуполномоченной, то есть мой муж, – отпадает, де Кюртис пикой тыкал…

– Черт, – разозлился я, – да кто узнает, что он пикой тыкал?

– Уже знают, – невозмутимо объяснила Глафира, – я как приехала, так сразу все и рассказала. Мне поверили, но для отчетности нужны двое свидетелей…Так что…

– Ладно, – я, честно говоря, и хотел уехать: Кэт лучше со Степаном разберется, – сейчас, подождите немного…

Я прикрыл дверь, повернулся. Кэт усадила Степана на диван, гладила по голове, успокаивала.

Я вздрогнул. Это слишком напоминало мне ту… самую сцену на другой планете и здесь, у седьмого болота…

Нечто, жившее во мне, существовавшее во мне всегда, хихикнуло, гоготнуло: "Как она может гладить эту мразь?.. Как она может любить эту зеленую тварь?.."

– Степа, – сказал я, – в жизни бывает всякое, но что бы ни случилось, помни: у тебя есть мы… Я и мама – понимаешь? Ведь это немало…

– Немало, – сказал Степа и погялдел на меня, – немало.

Я отвернулся.

В Конторе я чуть было не поссорился с Глафирой… Мне совершенно незачем было туда ехать. Вполне обошлись бы и одним Валентином Аскерхановичем. А Глафира приволокла в Контору всех. Покуда звонили координатору сектора, покуда списывали данные Куродо…

Вернулись домой поздно. Вызовов не было. Я спросил у Кэт:

– Степа пошел в спортзал?

Кэт кивнула. Мне стало не по себе.

– Я заглядывал в спортзал: по пути из Конторы мы остановились размяться… Его там не было…

Кэт тоже заволновалась:

– Может, он в библиотеку пошел?

– Что ему там делать? – разозлился я. – Он уже все там перечитал…

– Так уж и все, – улыбнулась Кэт.

– Пойду схожу в библиотеку, – сказал я, – а то что-то душа неспокойна.

– Я с тобой пойду… Мне дома не усидеть…

В коридоре де Кюртис скоблил пику, счищал нагар с острия.

– Вы куда? – поинтересовался он.

– Пройтись, – сказала Кэт, а я добавил: – Степа ушел, и давно его нет. Пойдем поглядим.

Де Кюртис отставил пику, прищурил левый глаз, поглядел оценивающе на поблескивающее острие, вздохнул:

– Нет, надо еще чистить, эвон, как закоптил шампур… Сходите, конечно, – он по новой принялся за чистку, – Степку твоего в Конторе очень хвалят. Старательный, говорят, умный.

– Приятно слышать, – усмехнулся я, – спасибо.

– Не за что, – пожал плечами де Кюртис, – мне это труда не составило.

Мы вышли на улицу, подождали троллейбуса. Кэт прижалась ко мне.

– Знаешь, – сказала она, – мне кажется, что у Степы есть женщина…