Ярослав Коваль - Война за корону

— А я думал, Саф тебя тоже… это… сагитировал. — Юноша поспешно натянул такую же, как у друга, накидку и подождал, пока его телохранители прихватят свои.

— Не думаю, что он сможет убедить меня поменять веру.

— Но я буду стараться, — улыбнулся он ей. Нежность смотрела на Машу из его глаз.

— Можешь не стараться.

— Но я всё-таки…

— Машка, тебе лучше сдаться без боя. Знаю я теперь этих местных благородных — они ж упрямые как я не знаю кто…

— Русские без боя не сдаются. Ни-ког-да!

В храм они вступили, сдержанно хихикая, — кто в кулак, кто про себя, но глаза так и искрились смехом. Санджиф первым посерьёзнел, преклонил колено у каменной чаши, провёл по лицу влажной рукой. Маша даже делать вид не стала — просто скромно встала в сторонке, с интересом поглядывая по сторонам.

Илью отвели в небольшую комнатушку, где не было ни окон, ни особой мебели, только изящный резной деревянный диванчик и высокий столик, на который теперь священник положил стопку белоснежной одежды, а затем сделал приглашающий жест.

— Переодевайтесь, ваше величество. Я подожду вас снаружи. — И оставил Илью в одиночестве.

Тот неуверенно потянул с себя одежду. Комнатушка показалась ему неуютной, может быть, потому что стены её были увешаны складчатыми белоснежными полотнами, потолок выбелен, пол — деревянный, но тоже белый, и всё это производило впечатление стерильности, хоть и не операционной, но, безусловно, больничной. Здесь не за что было зацепиться глазу, разве что за низенькую мраморную чашу, которая сейчас оказалась суха.

Помня о предупреждении, что на себе нельзя оставить ничего из прежней одежды, юноша полностью разделся и поспешил облачиться в шёлковое одеяние, шуршащее и сперва неприятное, как прикосновение к кафелю. Впрочем, ткань очень быстро согрелась. Осторожно ступая босыми ногами по каменному, обжигающе-холодному полу, Илья прошествовал по центральному проходу, решился бросить лишь один короткий взгляд на друзей. Санджиф смотрел на него очень строго, собранно и вместе с тем с уважением. Маша — любопытствующе.

Перед тем пространством, которое в любых храмах на Дневной стороне занимает алтарь, была лестница вниз, оформленная со вкусом и вместе с тем в чём-то варварски, словно вход в пещеру. Над лестницей нависали многотонные друзы искристого хрусталя, что ещё более усиливало впечатление. Причину нетрудно было угадать, ведь традиции религии Истока складывались в незапамятные времена, когда обитатели Дневного мира молились мумиям предков и приносили человеческие жертвы. С тех пор многое поменялось, но традиции Оборотной стороны в отношении религиозных обрядов практически не претерпели изменений. Их хранили, словно величайшую святыню, словно истину, когда-то дарованную людям непосредственно божьей волей вместе с Истоками.

«Что уж тут необычного, — подумал Илья, боязливо подступая к лестнице, ведущей вниз. — Если бы наша церковь имела возможность продлевать жизнь прихожан, её влияние, и так-то значительное, было бы поистине всеобъемлющим. Странно, что тут вообще есть хоть кто-то, кто не посещает храм и не верует. Как Эрхед… — Юноша вспомнил поведение своего телохранителя в церкви и как-то поневоле проникся к нему уважением. Каковы бы ни были причины пренебрежения религией — в данной ситуации это требовало большой силы характера. — Но мне-то деваться некуда, надо стать для них своим, нужно казаться в их глазах правильным».

Священник, ждавший его на первой ступени, показал рукой вниз.

— Идите, ваше величество.

— А что нужно будет делать? — тихонько спросил юноша.

— Делайте то, что подскажет вам сердце.

И петербуржец зашагал по ступеням.

Вскоре перед ним открылась то ли зала, оформленная под пещеру, то ли настоящая пещера. Своды её были отделаны крупными друзами, множество светильников пряталось в складках отделки, да так, что самого огня не было видно, воспринимались только свет и переливы сияния на гранях разноцветных кристаллов. У подножия лестницы едва подрагивала вода, наполненная всё тем же светом, казавшаяся загадочно-шёлковой, радушной и вместе с тем пугающе-таинственной.

В пещере царила тишина, даже сквозь проход, казалось, сюда не проникало ни звука. Полнейшая оторванность от миров, жизни, реальности удивительным образом успокаивала, снисходила в душу умиротворением, дивным и совершенным.

Присев на ступеньку почти у самой воды, он спрятал голову в руках. Почему-то нахлынуло воспоминание о том, как хоронили госпожу Шаидар. Её тело, уже убранное, как полагается, возложили на поднятые магией в воздух два щита с гербами её Дома, вложили в руки рукояти меча, укутали тело длинным плащом. Чародейский перстень, отысканный, снятый со стека и вновь надетый на палец, поблёскивал сдержанно и тускло. Всё это напоминало изображение с надгробий первых крестоносцев, и, думая об этом, Илья ругал себя, что не может сосредоточиться, уезжает мыслью куда-то в сторону, но всё равно размышлял о своём.

Ему позволили приблизиться к телу госпожи Шаидар, и, подойдя, Илья коснулся её руки, крохотной и ледяной, словно изваянной из камня. В душе не было ничего — ни скорби, ни боли, только глубокая усталость. Осознать, что больше нет человека, приобрётшего такое значение в его жизни, не получалось — мысль буксовала. И, не мучая себя, он отступил, давая дорогу господину Лонаграну, готовому зажечь вокруг бездыханного тела магическое пламя, призванное превратить его в пепельную пыль.

А сейчас, сидя перед Истоком, вода которого почти касалась его босых ног, не мог понять, каково же в действительности его отношение к случившемуся, что происходит в его душе, почему мир опостылел и выцвел, хотя ни сердце, ни душа не стонут. Так и не додумался ни до чего, поднялся, потому что окончательно замёрз, и, собрав волю в кулак, осторожно шагнул в воду. Она обожгла его на первых порах, как любая другая вода, потом ощущение пронзительного холода стремительно исчезло. Уже смелее Илья сделал несколько шагов вниз по лестнице, которая, оказывается, продолжалась и дальше, потом лёг лицом на воду, раскинув руки.

И понял, почему никто и никогда не рассказывает о своём общении с Истоком.

С Мирним он увиделся до коронации всего лишь пару раз. В первый — когда её вместе с матерью доставили в столицу, в соседний гостиничный номер. Ирвет Дестина смотрела на своего новоиспечённого зятя с восхищённым благоговением, но Илья лишь поцеловал ей руку и почти сразу отвлёкся на очередного чиновника с какими-то неотложными вопросами. Второй раз они увиделись на коротком совещании по финансовым вопросам предстоящих церемоний — Мира неосторожно предложила свою помощь Искре, и они обе буквально утонули в сметах и расчётах. Но делать было нечего — в дикой спешке хорошо было бы решить хотя бы самые насущные проблемы.