Татьяна Тихонова - Дьюри

Открывшаяся, наконец, взгляду поляна была сплошь усеяна расставленными вразнобой шатрами. Ближе к лесу паслись стреноженные обычные кони, и только два из них были ардаганы. Эти красавцы держались рядышком и стояли особняком от других коней.

Возле шатров, несмотря на поздний час, ходило много людей. Костров на поляне было несколько, но больше всего людей было возле самого большого из них. Люди стояли, сидели, одни полулежали, расстелив плащи, ковры, другие подходили и, некоторое время постояв, уходили по своим делам…

Наше появление вызвало удивление. Нам помахали издалека руками, подзывая к костру, кто-то почтительно поклонился, многие останавливались и смотрели нам вслед…

Дьюри, спешившись, едва конь вышел на поляну, вел теперь ардагана за повод. Я же осталась сидеть на коне, перебравшись на место Харзиена.

Вкусно пахло едой, большие котлы аппетитно дымились паром, а над большим костром висела туша, может быть, кабана, судя по коротким ногам и такому же туловищу. Так рассудила я, представив глубокомысленно, что олень более крупное животное… Такие размышления немного отбили у меня охоту есть эту жарящуюся животину, но голод махнул на меня рукой и продолжал свербить в мозгу.

— Да это же дьюри! — кто-то воскликнул удивленно возле костра.

Я же пробормотала тоже удивленно себе под нос, впрочем, несильно надеясь на ответ:

— Кто-нибудь объяснит мне, почему я всех здесь всегда понимаю? Не могут же все они разговаривать на одном языке? На моем, к тому же?

Дьюри, подняв приветственно руку, однако, ответил мне, усмехнувшись:

— Есть такое маленькое заклинание Гееви, что на старом дьюри означает Понимание, я его к тебе применил… Добра всем и света, тиану! — проговорил он уже значительно громче.

Нет, он ко мне применил, мне это нравится, а до этого, наверное, Элизиен — применил… Однако, свет с ним… Не стоит про мертвецов-то так…

Тиану, тем временем, приветствовали дьюри. А один из них, больше похожий на старшего здесь, судя по тому, как все почтительно расступились, подошел и, положив руку на плечо Харзиену, улыбаясь, некоторое время смотрел на него.

— Ты становишься все больше похожим на своего отца, принц Харзиен, — проговорил он, взяв руку Харза в обе свои, и пожал ее. — Приветствую тебя и рад видеть тебя у своего костра.

Харзиен в свою очередь положил свою руку поверх руки тиану и тоже пожал ее.

— Приветствую тебя, славный Илено, — ответил Харзиен.

— Кто это с тобой, Харз? — спросил Илено, взглянув на меня.

Я же молча наклонила голову в знак приветствия и улыбнулась.

— Олие, — ответил коротко дьюри, — пока ничего не могу сказать больше, Илено, и хочу просить тебя о ночлеге.

Илено, приложив правую руку к груди, и, слегка наклонив свою крупную голову, другой рукой пригласил нас к костру. Харзиен пошел за ним, а я, оставшись сидеть как пугало на коне, про себя проговорила: Ой… Оееей! Как же я слезу с ардагана-то!?

Но, отчего-то похлопав коня по шее, то ли чтобы унять свою растерянность, то ли умоляя его не двигаться с места, пока буду слазить, я перекинула ногу и с удивлением увидела, как умное животное слегка отвело крыло назад. Соскользнув вниз, на мгновение зависнув, зацепившись плащом за упряжь, я все-таки оказалась на земле и вздохнула с облегчением.

А рядом стоял уже тиану. Воин наблюдал за мной и невозмутимо ждал, пока все закончится, и теперь взял коня под уздцы. Я же, улыбнувшись и пожав плечами, прося простить меня за неумение, пошла вслед за дьюри, который уже оглянулся, отыскивая меня глазами… Ну да, не звезда, что поделаешь, простая синяя утопленница вам досталась, мой король!

У костра сидели несколько мужчин и только две женщины. Мечи, ножи, колеты, снятые и брошенные на траву, виднелись повсюду. Внешностью они походили на наших индейцев, черноволосые, черноглазые, смуглокожие… И лишь длинноватые уши у некоторых с серьгой в мочке придавали им сходство с эльфами из сказок. В кожаных штанах, таких же куртках или безрукавках, в белых или цветных рубахах с пышными рукавами, что казалось странным для жизни в лесу…

В эту минуту дьюри, не поворачивая ко мне головы, проговорил:

— Тиану — бродяги, племя певцов и музыкантов… Но лучше не встречаться с тиану на темной безлюдной дорожке, и не влюбляться в тианайскую женщину, закружат, заворожат и оставят ни с чем… Правда, Лессо?..

Пока я хмуро раздумывала, ответил ли дьюри на мои мысли, или это его так удачно осенило, что он ответил на них, эта самая Лессо, молодая девушка сидевшая близко к огню и перебиравшая струны музыкального инструмента, похожего на гитару, не сводила с него глаз. Она как-то не очень доброжелательно вспыхнула, когда он к ней обратился, и отвернулась.

Двое тиану принесли ковер с кучей подушек, и дьюри невозмутимо улегся на него. Я плюхнулась устало рядом, немного посидев, привалилась к подушке, еще немного помедлив, чувствуя, что на меня никто не обращает внимания, легла… Честно говоря, я устала так, что, когда моя голова коснулась прохладной атласной поверхности подушки, мне стало наплевать и на тиану, и на Лессо, и на дьюри… Я просто закрыла глаза.

Лессо продолжала теребить струны, только теперь уже это не доставляло прежнего удовольствия, потому что ее пальцы нервно дергали их одну за другой…

Голоса разговаривавших вскоре превратились в монотонный гул. Лишь голос дьюри заставлял еще меня прислушиваться к разговору. Сначала беседа кружила вокруг сегодняшних событий: о выжженной деревне, о трансформере, встреченном нами… что раньше эти машины не нападали на людей, а лишь искали везде… что искали, я уже не разобрала… Потом отчего-то Илено взял бубен и пошел плясать возле костра… Он долго кружил вокруг нас… А Лессо вдруг взмахнула черными крыльями, взлетела на сосну и запела… голос ее тоскливо летел над лесом, мне становилось все холоднее от ее безрадостной песни… и я проснулась…

Возле костра никого не было, кроме меня и Лессо. Я все также лежала на ковре, укрытая лохматой шкурой, а тианайка, завернувшись в черную шаль, перебирала струны и тихо пела, уставившись в угли, а они то вспыхивали ярко, то угасали почти совсем, будто отзываясь на ее слова:

…Птица черная

в небе кружит,

И не помнит она,

И не тужит…

Только плачет

О ней тихо ветер,

Ведь летать ему

Больше не с кем

Только плачет

О ней небо, в дождик

Превращаясь и

Смотрит в лужи,

Птица черная

В небе кружит,

Ей бы вспомнить

Как сердце любит

И не может,

И снова кружит…

Лессо пела очень тихо… Последние слова она шептала, положив руки на свою многострунную гитару, и упрямо глядя на прогорающий медленно костер:

Только плачет