Татьяна Тихонова - Заонежье, или Жизнь по ту сторону...

И не было уже радости Свею оттого, что он идет к Каянам, казалось это детской забавой по сравнению с тем, что начиналось здесь. И эльфы, Айин… казались чересчур прекрасными, словно сказка, а быль… она кровавая, страшная… И лицо матери и отца вновь вставало перед ним в всполохах огня и дыма… Он, Свей, словно бросал их всех, будто предавал…

И снова потянулась дорога… Теперь Мокша ехал впереди… Лесович время от времени постукивал по вековым деревьям ладонью, хмурился, словно что-то было не так, но ехал дальше, ничего не объясняя. Разговаривать никому не хотелось. Айин, будто прочитав мысли Свея, закрылась от него, и иногда обращалась к дроду, который, казалось, сейчас вывалится из седла от счастья…

Солнце садилось за верхушки деревьев. Багровый закат обещал мороз, и на самом деле заметно холодало. Пора было подумать о ночлеге и для путников, и для лошадей. Но Мокша словно все ждал чего-то…

Однако, в очередной раз стукнув по сосне, он обернулся:

— Скоро будет Волчья заимка. Там и заночуем… — И добавил, разведя руками, — леший словно провалился!.. Зову, зову его…

И, действительно, скоро, взобравшись на очередной взгорок, все увидели уже в вечерних, морозных сумерках с десяток домов в ложбине, окутанных печным дымом и паром.

Путники заметно прибавили ход. Лошади, покрытые инеем, принялись всхрапывать, почуяв близкое жилье.

Бревенчатые дома стояли близко друг к другу, но не образовывали улицу. Высокие заборы, узкие двери и окна, чтобы не так просто было врагу в дом попасть… Дома добротные, бревенчатые… Слабый свет лучины сочился сквозь слюдяные оконца, да и то в двух-трех домах. Большие собаки, к ночи спущенные с цепи, лаяли за заборами, срываясь на хрип…

Спустившись в овраг, путники устало разглядывали уже почти в полной темноте безлюдный проулок, в который уверенно вел их Мокша. Когда лесович остановился, все по очереди вытянули шею, чтобы взглянуть, что там.

Высокий, худой словно жердь, мужчина в наброшенном на плечи тулупе, стоял, слившись в сумерках с серым забором. Молча, он отворил ворота и, взяв под уздцы Саврасого, ввел его во двор, за ним последовали остальные…

Двор был неширок. Лохматый пес лишь рвался и хрипел от злости, уже посаженный на цепь, — хозяин ждал гостей. Молодой лесович, судя по всему, сын хозяина, быстро управлялся с лошадьми, с удивлением разглядывая эльфов.

Спешившись, каждый первым делом расправлял затекшие плечи, ноги, стряхивали куржак, повисший на бровях, шапках… Усталость брала свое — хотелось упасть и не двигаться. А Айин? Свей с любопытством поглядывал на девушку, которая, казалось, была невозмутима…

И только войдя в дом, и взглянув в ее осунувшееся лицо, он понял, как она измучена. Сев в уголок к печке, она закрыла глаза, сложила руки на коленях и замерла… и уже через мгновение дыхание ее стало ровным, губы приоткрылись… она спала. Свей как зачарованный смотрел на нее — это была такая необычная красота.

Длинные пряди волос выбились из-под плаща, в котором она так и уснула, и теперь мягко подчеркивали нежный овал лица. Все в нем Свею казалось прекрасным: и длинные ресницы слегка раскосых глаз, и тонкий нос, и яркие с мороза губы… Нежное вытянутое ушко задиристо торчало из вороха спутавшихся русых волос — Свей подумал, что эльфы словно нарочно выставляют их напоказ… И тут его кто-то сильно толкнул…

Дрод! Он прошел мимо и… обернулся… и пожал плечами… Извиняется? Или издевается?

Рангольф, заметив, что Айин спит, подошел, склонился над дочерью и, легко подняв ее, понес в дальний, темный угол большой единственной комнаты в доме. Там уже были застелены широкие лавки и забросаны медвежьими шкурами…

У стола улыбчивая, щедрая на ласковое слово хозяйка, назвавшаяся Лесей, собирала ужин. Горшок с густым наваристым супом с зайчатиной, круглый хлеб, солонина, нарезанная крупными ломтями…

Все потянулись к столу. Обхватив глубокую глиняную чашку, Свей жадно принялся есть горячее вкусное варево.

Прова, так звали хозяина, потихоньку расспрашивал Мокшу, который, немного совсем поев, отставил чашку. Удивительно было, что Схлоп молчит… но тот ел, не поднимая головы, и лишь пустела чашка, как он тут же протягивал ее готовой услужить Лесе, которую та щедро наполняла.

— Ты, Прова, нас словно ждал… Предупредил кто? — спросил дружинник.

— Про вас еще от ручья знаем, думали раньше придете… — ответил тот. — Неспокойно теперь. Дозоры ставим и днем, и ночью… После того как Ручьевку вырезали, так и ставим… Хорошо еще до орков князь Игорь схронов понаделал. — Тут Прова посмотрел на Свея, — видел я тебя как-то с отцом… Жаль его, хороший был воин…

Он помолчал, опустив голову и глядя отрешенно куда-то в пол. Чувствовалась и жесткость в нем, и властность. И нельзя было здесь в лесу без этого, не выжить. Небольшие его, глубоко посаженые глаза вновь принялись изучать гостей.

— Вот ты, дрод… — очень пренебрежительно обратился он к Умо, который только вскинул небольшие чернющие глаза на него из-за сальных прядей волос, среди которых болтались сушеные змеиные головки, — почему ты не со своими? Ходишь, трясешь здесь своими змеюками… Знаешь ведь, что противно на тебя глядеть, а все равно трясешь… — Чувствовалось, что Прова решил отвести душу, что называется, и вцепился в несчастного дрода мертвой хваткой. — Ох, не люблю я вас, ненашенские вы…

Умо опустил руки с похлебкой и так и сидел, пристально уставившись на лесовича, словно ждал, когда тот все выскажет, чтобы ответить.

Но Рангольф вдруг проговорил:

— Тихо…

Все и так молчали, раздосадованные злой выходкой хозяина. А тут даже Леся остановилась на полпути, отрезая хлеб, зажав в кулаке большой охотничий нож и прижав к груди круглую булку.

Но пока в этой тишине… была только… тишина… Звякнула цепь во дворе… Вздохнул маленький сынишка хозяев во сне, перевернувшись на другой бок… И только тут не услышали, а скорее почувствовали все… топот… дробный топот неподкованных, быстро бегущих тварей…

Прова мгновенно переменился в лице… Схватив висевший конец толстой веревки, уходившей куда-то на крышу, он принялся его отчаянно дергать, в то же время крича жене:

— Поганые!!! Лезьте в подпол!!! Скорее!!!

Вдруг под крышей задергалась, загремела удивившая всех поначалу связка старого проржавевшего железа… обломки старых мечей, ножей, сохи… которые были увязаны вместе и подвешены к потолку. Все это теперь тряслось и назойливо звякало. Прова досадливо рявкнул:

— Поздно, поздно предупреждают!

В общей сутолоке Прова не забывал подбегать время от времени к своей веревке и дернуть ее хоть раз, подавая сигнал другим домам о надвигающейся смертельной опасности…