Денис Чекалов - Монета желания

Перед сооружением этим процессия остановилась, и идол был водружен на свое постоянное место. Вдруг Петр заметил, что от деревьев, окружающих поляну, стекаются корочуны, издавая ухающие звуки, которых он доселе не слышал.

«Да это они так радуются, — осенило кожевника. — И то, я их радости никогда не видел, потому и знать не мог, как бесы ее выражают. Вишь ты, даже рядом с домом травницы, когда идола получали, не веселились, только дома себе позволили такую слабость».

Подошедшие корочуны, — как прежде те, что доставили идола, — бросались перед ним и замирали на какое-то время. Подошедший к ним старший объяснил:

— Мы просим прощения у истукана за то, что позволили похитить его, и обещаем расквитаться с ворами.

Твари все подходили, хоть поток их редел. «Откуда они появляются?» — подумал Петр и вдруг заметил, как из дупла старой сосны соскользнули по стволу двое корочунов. Рядом с нею высилось еще более старое дерево, корни которого выступали над землей и были очищены от снега.

И вот большой камень, прикрывающий пространство под изгибом корня, вдруг отодвинулся, за ним виднелась сухая пещерка, устланная мхом. Оттуда вылезли три корочуна, а за ними три их крохотных подобия, которым взрослые заботливо помогли преодолеть земляной порожек перед входом, насыпанный, видно, для того, чтобы вода не затекала внутрь.

«Господи, спаси и помилуй, — подумал Петр. — Не то, что не видел никогда, но и не слышал, что у них дети есть». Спиридка был ошеломлен больше него:

— Смотри, отец, это же дети. Да и вон, гляди направо, из дупла вылазят такие же, ну диво дивное.

Старший, стоявший рядом, сказал:

— Вы — два единственных человека, кто видел наших детей. Мы строго следим за тем, чтобы они не попались никому на глаза, ибо тогда придет конец нашему племени. Они так же беззащитны, как и ваши. Вы должны сохранить тайну, ибо сами, по своему желанию пришли сюда.

Кожевенник согласно кивнул. Корочун издал звук, долженствующий изображать смешок.

— Петр, ты вроде умный человек, почему же ты так удивлен? Мы созданы так же как и вы, неизвестно кем и когда, возможно, природой.

Тот было дернулся возразить, сказать, что люди сотворены Богом, но собеседник и так, без слов, догадался о его возражениях.

— Какая разница. Вы считаете, что богом, мы — природой. Главное то, что мы есть и живем так, как можем. Ведь не заставишь ты рыбу жить в лесу и есть зайцев, а волка травой питаться. Да и людей тоже — ведь не щавель и капусту одну едите. Небось и у живых существ жизни забираете, чтобы прокормиться.

Петр, возмущенный сравнением людей с корочунами, воскликнул:

— Мы живем богобоязненно, а уж людей и вовсе не едим, как это вы делаете!

Тот ответил:

— А мы не убиваем друг друга так, как это делаете вы, да и за что? За то, что кто-то думает иначе, чем ты, — какая глупость. Ты ведь не заставишь его изменить мысли. А голову отрубив, да повесив, как вы это делать любите, ты просто пресекаешь его мысль, а кто дал тебе такое право? Ведь если бы тех, других было больше, то не ты, а они укоротили бы твое тело на голову за противоположные рассуждения. Что же касается поедания людей, то мы это осуждаем. Те, кто стремится к такому удовольствию, просто селятся своей колонией, к нам не касаясь, леса большие. Мы все можем принимать облик людей, — многие просто живут вашей жизнью, так же, как вы, интриги плетут. Иному так понравится, что и возвращаться не желает, настолько себя человеком считает. Ну так что, его дело, а вы, небось, если б кто корочуном мирным стал, затравили бы. Зачем? Если кто напал на тебя — бейся, защищайся, но убивать просто потому, что не такой, другой — возможно ли назвать это вашей доблестью человеческой? У нас есть свое божество, у вас — другое, но ведь и у множества иных народов свое, а какое действительное — узнаем вместе, но после смерти. Я так думаю, что божество для всех одно, только мы называем его по-разному, да служим каждый по-своему, видим по-другому, но никто от этого хуже не становится.

Петр, пораженный рассуждениями корочуна, которых от него никак не ожидал, не знал, что ответить. Потом решил, что неуместно в богословские рассуждения вступать среди леса, тем более, что внимание его было отвлечено происходящим на поляне.

Дети несли на деревянных блюдах к подножию пня, на котором истукан стоял, мелко нарезанное мясо, сушеные фрукты и лесные ягоды. Положив все это на землю, они образовали круг и, издавая странные, не слышанные никогда пришедшими звуки, стали переступать с одной лапы на другую. Спустя некоторое время, к ним присоединились взрослые, и песня на разные голоса, однако стройная и не лишенная очарования, полная соответствия обстановке, виду поющих, глухому уголку леса, — вознеслась ввысь, туда, где, как думают все, независимо от того, кому поклоняются, находится тот, кто вершит судьбы мира, и каждого маленького существа, кричащего сквозь темноту, расстояние о том, что оно существует, просит помощи в нелегкой своей жизни.

Но вот песня или молитва закончилась, на поляне наступило оживление. Каждый из своего дупла, из пещерок, вырытых под корнями деревьев, просто из нор, которые только теперь приметил Петр на склоне небольшого оврага, нес разную еду на середину площади, раскладывая ее на двух длинных бревнах, с которых уже сметен снег.

Тут в выдолбленных из дерева, сплетенных из бересты ковшах, чашах, блюдах, грубо сработанных, лишь бы выполняли свое предназначение, уложено вяленое мясо — «зайчатина», усмехнулся старший, заметив, как переменились в лице Петр со Спиридоном, — сушеные яблоки и клюква, залитые медом, дикие груши, гроздья калины, пара окороков копченых.

— Ну, тут лгать не стану, — продолжал комментировать старший, — у вас украли, не можем же мы в своих местах потаенных свиней разводить.

Когда все было разложено, все чинно расселись возле «стола», степенно приступили к еде, часто поднимаясь и кланяясь в сторону божка.

— Разве не так же мы ведем себя в подобных случаях? Возвращение похищенной святыни, преклонение, речи о наказании виновных, а затем пир и народное гулянье? — спросил тихо Спиридон, совсем ошарашенный увиденным зрелищем.

Петр промолчал, он и сам не знал, что сказать. Корочун подал голос:

— За стол не приглашаю, знаю, вы побрезгуете, а нам обидно будет. Да и вряд ли когда сможем друзьями стать, не убивать друг друга — и то хорошо бы было.

Он проводил гостей через болото, по потаенной тропе, а там они распрощались. И у Петра возникло неожиданное чувство, что прощается он не с нечистью, бесовским отродьем, а с кем-то, себе во многом подобным, — даже морда волчья, да и все странное обличье показались обычными, как, к примеру, уродливый человек, к виду которого привык.