Антон Орлов - Городская фэнтези 2010

Это было кладбище — древнее, неухоженное, на окраине провинциального города.

Сейчас оно явно не пользовалось популярностью. Хозяева города предпочитали хоронить на центральном. А тут сквозь трещины в асфальте пробивалась трава. Покосившиеся оградки тронула ржавчина…

Старик долго бродил по аллеям. Он не сразу обнаружил потемневший обелиск с фамилией «Николаев» и цифрами «1903–1985». Он знал, что фамилия — выдуманная, а цифры — настоящие.

А еще догадывался, что ему предстоит малоприятный разговор. Рядом с обелиском, прямо на могильной клумбе расположилась компания — двое юношей и девушка. И двухлитровая бутыль пива в придачу к чипсам. Другая, опустевшая бутыль валялась тут же. Надгробная плита была застелена газетой, поверх нее выложена крупная вяленая рыбина.

— Здравствуйте, молодые люди.

— Привет, дедуля. Сушняк замучил? — ласково моргнул рыжий крепыш с золотой серьгой в ухе. — Толян, плесни-ка пенсионеру…

Второй, прыщавый и нескладный, явно разомлевший от пива, зашарил по газете, разыскивая одноразовый стаканчик.

— Не надо, — качнул головой старик. — Пожалуйста, уходите отсюда.

— Разве мы кому-то мешаем? — прищурился рыжий.

Старик вздохнул. Он опирался на трость, и вид у него был не особенно здоровый. А широкие плечи давно ссутулились под слишком свободным пиджаком.

Крепыш осклабился:

— Топал бы ты, хрыч, своей дорогой…

Девушка с аляповатым макияжем хихикнула. Толян взялся за бутыль, опять разливая пиво в пластиковые стаканы.

Прыщавый даже не сразу понял, что случилось, — коричневая емкость с наклейкой «Оболонь» будто сама вылетела из его руки. Но нет, все произошло не случайно. Трость мелькнула в воздухе второй раз — рядом с занесенной для удара рукой рыжего. Тот заорал от боли. И как танк бросился на старика.

Только почему-то споткнулся — да так, что с размаху влетел мордой в кусты. Пенсионер успел шагнуть в сторону — казалось, он даже не притронулся к рыжему.

Толян бросился на подмогу. И согнулся, завыл от боли, хватаясь за колено — трость опять мелькнула с непостижимой скоростью.

Девушка взвизгнула, схватив бутылку из-под ром-колы. Шагнула к старику, замахнулась и оцепенела, наткнувшись на его взгляд. Испуганно выронила бутылку.

Захрустели кусты — рыжий пытался встать на ноги. Но едва развернулся с исцарапанным, красным от злости лицом — опять рухнул на траву, будто ударился о невидимую стену. И оцепенел от ужаса.

Заостренный конец трости, обитый сталью, уперся ему в кадык. Еще чуть-чуть — и брызнет кровь, а металл с хрустом войдет в шею.

— Не надо! — отчаянно вскрикнула девушка.

Пару мгновений старик смотрел рыжему в глаза. Нет, раскаяния в них не было — только страх. Слишком мало от человека и в избытке — от двуногого зверя.

— Пошел вон! — тихо, но внятно сказал пенсионер. И убрал трость.

Крепыш быстро отполз вбок. Лишь оказавшись достаточно далеко, вскочил и бросился к выходу с кладбища. Девушка, прихватив бутыль с остатками пива и рыбу, метнулась за ним. Хромающий Толян, едва поспевая, ковылял следом.

Уже у самых ворот рыжий обернулся и погрозил кулаком:

— Мы еще встретимся, гад!

Старик печально улыбнулся.

Они не были врагами, эти трое. Их не забросили в город с диверсионной целью. Они тут выросли. И все-таки они были чужими — почти как марсиане — для древнего кладбища, для собственных предков, когда-то нашедших покой в этой земле…

Ладонь пенсионера смахнула пыль с могильного обелиска:

— Вот такая жизнь, генерал…

Он опустился рядом на траву. И долго сидел с закрытыми глазами. Со стороны могло показаться, что он спит, — если бы не пальцы, крепко сжатые на рукояти трости.

Чирикали воробьи. Проходили минуты…

Старик беспокойно шевельнулся. Глянул на обелиск, качнул головой:

— Мы проиграли.

Как объяснить это тому, кто лежит под могильной плитой?

Огромная страна рассыпалась, будто взорванная изнутри. Вопреки логике, вопреки истории… Враг был силен, но почему мы оказались такими слабыми?

— Мы проиграли, — повторил Шадрин.

Ничего не осталось. Ничего, кроме памяти…

И отмеренная ему жизнь близка к закату. После смерти Лены все утратило смысл… Зиму он проболел. А сегодня… ему едва хватило скорости, чтобы уделать двоих сопляков.

Юрий Павлович Шадрин — теперь тоже часть прошлого. Что надо от него тому, чьи кости давно тлеют в земле?

— Зря ты меня позвал, генерал, — вздохнул Шадрин. — Моя война кончилась…

Ветер зашелестел в кронах деревьев. Где-то тревожно крикнула птица.

Юрий Павлович посмотрел вверх и увидел, как серые клочья облаков свиваются в воронку — прямо над его головой.

Запахло озоном. Потемнело — будто наступили сумерки. Но там, вверху, иногда проскакивали искры…

Шадрин встал, опираясь на трость.

— Зачем?..

Ответа не было. Только ветер усиливался, раскачивая деревья. Воздух тяжелел, наливаясь влагой.

Старик закрыл глаза. Его ладонь легла на обелиск.

Полыхнула молния. И тут же ударил гром. Налетел шквал. Поднял и закружил мусор, прошлогодние листья…

Близкое, свинцовое, тяжкое небо потянулось к земле туманными языками. Плотный кокон смерча охватил фигуру Шадрина. Вспыхнул изнутри ослепительным светом.

Все ярче и ярче…

Несколько мгновений никого не было видно — будто человек бесследно растворился в огненном водовороте. Но упали на землю первые капли. И смерч рассыпался.

Шадрин, чуть согнувшись, все так же опирался на обелиск. Гремел гром. И старик выпрямлялся, запрокинув лицо навстречу косым струям воды.

Кладбище озаряли близкие молнии. Раскололи древний дуб в пяти шагах от могилы. А человек стоял неподвижно. И с каждой новой вспышкой он менялся. Будто дождь смывал морщины с его лица…

Вдоль тротуаров бурлил мутный поток. Корежился в луже обрывок «Московского комсомольца» с одутловатой физиономией президента. Под навесом у пивного ларька давно было пусто. Весенняя, очистительная гроза катилась над городом.

Луч солнца прорвался между облаками. Свежим золотом блеснули цифры на каменном обелиске.

— Да, знаю, — прошептал двадцатилетний парень в насквозь мокром ветхом костюме. — Пора начинать все сначала!

Крикса спешила, очень спешила. Что за мир, что за гнусный мир! Всего только несколько мгновений, несколько ударов человеческого сердца грызлась она с посягнувшей на ее добычу чужачкой — и добычу утащили из-под самого носа. Голод, обычное состояние таких, как она, разросся неимоверно, сжигая все ее существо. Такой голод неведом живым — они умирают гораздо раньше, чем голод доходит до этой ступени, — но крикса не была живой и умереть не могла.