Клайв Льюис - Последняя битва

– Если б ты тратил меньше времени на разговоры о своей глупости и больше на то, чтобы в меру своих сил попытаться поумнеть… – начал Юстэс, но Джил перебила его.

– Ох, оставьте бедного Лопуха в покое, – сказала она. – Он это не нарочно, правда, Лопух, дорогой? – И она поцеловала его в нос.

Всё ещё возбуждённая компания вновь расселась по местам и продолжила беседу.

Алмаз почти ничего рассказать не мог. Он стоял привязанный за хлевом и, конечно, вражеских планов не слышал. Его пинали (иногда ему удавалось дать сдачи), и били, и угрожали смертью, если он откажется признать, что это Аслана выводят и показывают по ночам. И казнили бы этим утром, если б его не спасли. Что сделали с ягнёнком, он не знал.

Первым делом надо было решить, стоит ли идти к хлеву этой же ночью, чтоб показать осла всем нарнийцам, или же двигаться к востоку, навстречу войску, которое кентавр Руномудр ведёт из Кэр-Параваля, и напасть на Обезьяна и тархистанцев. Тириан больше склонялся к первому плану: ему претила самая мысль, что Обезьян будет морочить его народ хоть минутой дольше. С другой стороны, после встречи с гномами он уже не был уверен, как народ воспримет появление Лопуха. Да и нельзя забывать, сколько там тархистанских солдат. Поггин думал, около тридцати. Тириан не сомневался, что если все нарнийцы встанут на его сторону, то он, Алмаз, дети и Поггин (на Лопуха они не слишком полагались) могут рассчитывать на победу. Но что если половина нарнийцев вроде вчерашних гномов сядет и будет наблюдать, а то и драться против них? Рисковать страшно. Кроме того, там сейчас это чудище – Таш. Чего ждать от неё?

Поггин считал, что Обезьяна не вредно на денёк-другой оставить с его трудностями. Выводить и показывать ему теперь некого. Пусть попробует – он ли, Рыжий ли – это объяснить, если звери будут ночь за ночью ждать Аслана, а Аслана не будет. Тогда даже у самых легковерных появятся сомнения.

В конце концов все согласились, что лучше всего идти навстречу Руномудру. И только они так решили, как сразу удивительно повеселели. Я вовсе не думаю, что кто-нибудь из них боялся драки (исключая, может быть, Джил или Юстэса). Мне кажется, каждый из них в глубине души предпочитал не приближаться, по крайней мере пока, к ужасному птицеголовому существу, видимому или невидимому, обитавшему теперь, наверное, в хлеве на холме. В любом случае, когда примешь решение, на душе становится легче.

Тириан сказал, что теперь их маскарад может только навредить: если верные нарнийцы примут их за тархистанцев, они ведь могут и напасть на них. Гном приготовил неприятную на вид смесь, взяв золу из очага и жир для смазки мечей и наконечников копий. Потом они сняли тархистанские доспехи и спустились к воде. Смесь мылилась как мягкое мыло. Приятно и уютно было видеть, как Тириан и дети, стоя на коленях у воды, трут шеи, пыхтя и отдуваясь, смывают пену. В башню они вернулись с красными, сияющими лицами, словно старательно вымылись к празднику. Потом они выбрали себе настоящее нарнийское оружие – прямые мечи и треугольные шлемы.

– Так-то лучше, – сказал Тириан. – Я снова чувствую себя человеком.

Лопух умолял снять с него львиную шкуру. Он сказал, что ему в ней жарко, и она очень неудобно собралась у него на спине, и вообще он выглядит в ней глупо. Его уговорили поносить её ещё денёк-другой, чтоб показаться в таком наряде другим зверям, после того как они соединятся с Руномудром.

Остатки утренней трапезы не имело смысла брать с собой, они прихватили только немного сухарей. Потом Тириан запер башню. Больше они в неё не возвращались.

Когда они вышли, было чуть больше двух часов пополудни. Солнце сияло сквозь ветви деревьев, согревая их, и молодые листочки уже смело пробивались к свету, и подснежники сменились первоцветами, и пели птицы, и откуда-то доносился плеск воды. Был первый по-настоящему тёплый весенний день. Как-то не хотелось думать о всяких ужасах вроде Таш. Дети думали: «Вот наконец настоящая Нарния». Даже у Тириана полегчало на сердце. Он шёл впереди, напевая про себя старинный нарнийский марш. Там был припев:

За королём шли Юстэс и Поггин. Поггин показывал Юстэсу те нарнийские деревья, травы и птиц, чьи названия тот прежде не знал. А Юстэс рассказывал ему про английские растения.

Следом шёл Лопух, а за ним, рядышком, Джил и Алмаз. Джил просто влюбилась в единорога. Она думала (и не ошибалась), что это самое прекрасное, самое грациозное животное из всех, кого ей доводилось встречать. Он был столь учтив и обходителен, что вы бы не поверили, как неистов и ужасен бывает он в бою.

– До чего прекрасно просто идти вот так, как сейчас, – сказала Джил. – Побольше бы таких приключений. Как жалко, что в Нарнии всегда что-нибудь случается!

Единорог объяснил ей, что она не права, просто сыновья и дочери Адама и Евы попадают в Нарнию из своего удивительного мира, лишь когда в Нарнии непорядок или беда, но не следует думать, будто это всегда так. Меж их посещениями проходят тысячи и тысячи лет, мирные короли сменяют друг друга, и даже имена их теряются, и кто из них какой по счету, и почти нечего заносить в исторические книги. Он рассказывал о древних королях и героях, о которых Джил никогда не слыхала. Он рассказывал о королеве Лилиане Белая Лебедь, жившей до Белой Колдуньи и Великой Зимы. Красота её была столь совершенна, что, когда она гляделась в лесное озеро, как в зеркало, воды его хранили её отражение год и один день. Он рассказывал о зайце Луниане Лесном Месяце, который обладал такими чуткими ушами, что, сидя близ Каменного Котла, мог сквозь грохот водопада слышать, о чём шепчутся в Кэр-Паравале. Он рассказал, как король Ветр, потомок первого короля Франциска в девятом колене, плавал в Восточные моря и освободил Одинокие Острова от дракона и как их жители навечно отдали острова под покровительство нарнийской короны. Он рассказывал о целых столетиях, когда Нарния была так счастлива, что в памяти оставались лишь пышные пиры, пляски, а главным образом – турниры, и каждый день был лучше предыдущего.

Джил слушала его, забыв обо всём, и представляла картины счастливых тысячелетий, год за годом, пока ей не показалось, что она смотрит с высокого холма на прекрасную плодородную долину, покрытую лесами, полями и реками, простирающуюся вдаль, сколько хватает глаз, и теряющуюся в дымке у горизонта. И она сказала:

– Ах, как я надеюсь, что мы скоро разделаемся с Обезьяном и вернётся обычная добрая жизнь! И будет всегда-всегда-всегда. Наш мир должен когда-то кончиться, а этот, быть может, – нет? О Алмаз, если бы Нарния была всегда и такой, как в твоём рассказе!