Терри Донован - Повесть Вендийских Гор

Лагерь шумеров был огражден поставленными в круг кибитками. За кибитками горели один большой костер и несколько маленьких, двигались люди. Тянуло едким дымом, всхрапывали кони, звучало что-то вроде музыки. Возле большого костра танцевала гибкая девушка в зеленой одежде с блестками. Руки у нее были тонкими и смуглыми. Зубы — белыми, волосы — длинными и черными. Она, несомненно, была красива.

Шумеры что-то выкрикивали и иногда смеялись. Разгоряченный вином, в круг, где танцевала девушка, выскочил старец с седой бородой и кривой саблей и принялся изображать танец воина. Долго он не продержался, хоть его и поддерживали топотом, хлопаньем и выкриками. Через несколько мгновений с него слетела высокая черная шапка. Он наклонился поднять ее, да так и упал на колени. На помощь ему выскочили двое молодых шумеров и увели из круга.

Они направились к большому котлу, в котором что-то варилось. Запах был столь силен, что Конан и Серзак в полной мере могли ощутить его. Пахло так дурно, что даже Конан, привыкший за годы странствий ко многому, скривился и почувствовал, что к горлу подступает тошнота.

— Не хотел бы я быть шумером, — сказал Серзак. — Такую дрянь жрать, все равно что есть дерьмо своей прабабушки.

Табун стоял внутри круга, за кибитками, что несколько затрудняло похищение, но напиток, хоть и не слишком крепкий, все же оказывал благотворное влияние на кочевников, заставляя их забывать дневные заботы и погружаться в сновидения. Девушка все еще оставалась на ногах, и музыканты повиновались ее движениям, колотя в барабаны и дуя во флейты. Но пьяные выкрики становились все тише. Кочевники один за другим отправлялись в свое царство сновидений, не отходя от костра. И только самые стойкие получили вознаграждение.

Девушка остановилась и обвела окружающих испуганным взглядом. Она словно только сейчас осознала, что за ее танцем наблюдали десятки разгоряченных вином мужских глаз. Она прижала руки к груди, опустила взгляд и вся сжалась, будто в ожидания удара.

Музыка резко оборвалась.

Девушка затрепетала, сделала неуверенный шаг к костру, второй — и вдруг край ее одежды загорелся. Барабаны и флейты принялись за дело с новой силой.

— Кром! — воскликнул Конан и стал подниматься. Правда, не спеша. Если бы музыканты наяривали чуть тише, крик северянина был бы несомненно услышан. Мгновением позже он уже раскаялся в этом и занял прежнюю позицию.

Девушка рванулась от огня, закрутившись — и ее одежда, представлявшая собой кусок ткани, особым образом завернутый вокруг тела, стала разматываться. Барабаны успели ударить раз десять, а сердце Конана — пять, прежде чем девушка избавилась от горящей одежды и осталась полностью обнаженной. Крупный, средних лет мужчина с бритой головой тотчас накинул на плечи девушки темное покрывало и увел ее из круга в одну из кибиток.

Лошадей остался охранять один мальчик. Он сидел спиной к центру лагеря и всматривался в проем между кибитками. Мальчик был еще в том возрасте, когда уже интересуются противоположным полом, но по шумерским законам не имеют права пить горячительные напитки. Лицо у него было ясное и открытое. Слишком открытое, на взгляд Серзака. Такие люди долго не живут. Рот мальчик тоже в основном держал открытым.

Долина пугала его. Он вздрагивал и на мгновение закрывал рот, когда в ночи раздавался вой хищника или визг жертвы. Шорохи, урчание и хруст тоже не давали ему покоя. Он ерзал, иногда даже приподнимался с циновки.

Серзак закричал не своим голосом, выпучив глаза. Конан заботливо положил руку ему на плечо.

— Так кричит фазан, я хочу выманить мальчишку из лагеря, — вынужден был объяснить Серзак. — Он из той породы, что постоянно недоедают, отсюда с мозгами у него плохо, а мыслит он большей частью желудком. Ему очень захочется поймать на ужин фазана.

Серзак снова закричал. По мнению Конана на фазана не очень похоже. Но его мнение здесь ничего не решало.

Серзаку пришлось повторить свой клич еще несколько раз, прежде чем мальчик расслышал его и распознал. Он поднялся, взял палку и, осторожно ступая, пошел на звук. Говорят, птица фазан глупа и неповоротлива, и когда поет, то забывает все на свете, становится глухой ко всему, кроме собственного голоса. А мясо ее обладает несравненным вкусом.

Серзак вытащил нож, но он не понадобился — Конан легким ударом кулака в основание черепа лишил юного сторожа сознания.

— Зря, — сказал Серзак, — его все равно убьют за то, что он не устерег коней. И смерть его будет мучительнее, чем если бы я прикончил его сейчас. Поверь, шумеры знают толк в пытках. Они способны даже у осла выудить признание в том, что он погубил вселенную в мировом потопе. А уж когда дело касается наказания за провинность, то тут они сущие поэты — и выдумывают такое, о чем ты и помыслить себе не сможешь.

— Это уже не наше дело, — уверенно заявил Конан. — В конце концов, он имеет некоторый шанс очнуться раньше, чем обнаружат пропажу, и если не будет глупцом, смоется.

— Ему будет тяжело расставаться с родными, — предположил Серзак.

— Всем когда-нибудь приходиться выбирать. Тем более, что он все-таки не похож на осла.

Серзак выбрал двух статных коней — один рыжей масти, другой — вороной. Старик поочередно каждому из них прошептал что-то в ухо, и кони подчинились, не издав ни единого звука, если не считать легкого топота.

Конан ошибся. Мальчик-сторож не имел ни единого шанса. Спустя некоторое время, когда звезды стали тускнеть и небо у горизонта слегка осветилось, к мальчику приблизилась темная фигура, прижимавшая к себе руку. Фигура, словно вылезшая из кошмарных снов.

Из ближайшей кибитки высунулась лохматая голова особы неопределенного возраста и пола. Она зевнула с оглушительным завыванием, сплюнула что-то темно-зеленое и скрылась.

Возле костра со стоном зашевелилось несколько фигур. Одна из фигур поднялась и, шатаясь, направилась к большому котлу. Подойдя к котлу, фигура подняла с земли черпак на длинной ручке, приоткрыла крышку котла и что-то зачерпнула оттуда. В прохладном предутреннем воздухе разлился аромат, достойный свиного хлева.

Рот у мальчика-сторожа был открыт и из него по подбородку стекала слюна. Ему снился жирный фазан. Он снова и снова ловил его, но каждый раз старый и безобразный шумер, у которого не было лица, отбирал у него птицу и вгрызался в ее бок. Перья и кровь летели в стороны. Старик ел фазана сырым и отрывался только для того, чтобы посмотреть на мальчишку и дико захохотать. На этом сон прерывался и все начиналось сначала.

Мальчик пошевелился, простонав, и приоткрыл глаза. Он увидел над собой приоткрытый рот с немногочисленными желтыми зубами. Изо рта вырывалось зловонное дыхание.