Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат

Про генерала Чарльз слышал от отца, и слышал хорошее, от внука захотелось удрать уже на лестнице. Корнет Понси молчать не умел вообще. Размахивая руками с риском залепить спутнику по физиономии, он кричал о не поделивших какую-то стриженую девицу герцоге Придде и виконте Сэ, развращенности этой самой стриженой, в конце концов сбежавшей с моряками, дуэли, которую виконт Понси был вынужден предотвратить, пожелавшем остаться в Талиге знатном дриксенском пленнике и прочих вещах, до которых Чарльзу не было дела. На ходу это еще можно было терпеть, но в Старый арсенал Давенпорт пришел осматривать трофеи, а не слушать, что Жиль Понси бросил в лицо какому-то Вардену, посмевшему покуситься на что-то святое.

– Не знаю тех, о ком вы говорите, – буркнул Давенпорт и, не дожидаясь ответа, пошел вдоль увешанных оружием и знаменами стен. Понси намека не понял.

– Старая Придда хуже деревни! – зудело над ухом, мешая разбирать надписи на штандартах, вообще мешая. – Сборище невежд… нечего читать… нечем жить… Эти полагающие о себе… не имеют ни малейшего понятия…

Пытаясь забыть о спутнике, Чарльз уставился на Рене Эпинэ. Белокурый не хуже Савиньяка маршал, скрестив руки на груди, наблюдал за сраженьем. Рядом адъютант держал оседланного коня. Странно, что художник изобразил не знаменитую атаку, а ее ожидание…

– …невежды в восторге! Дурно исполненная банальность…

– Вот уж нет! – возмутился Чарльз, но Понси кричал о чем-то, не имеющем отношения ни к Двадцатилетней войне, ни к нынешней. Кто-то что-то сочинил, кто-то об этом что-то сказал, кто-то кого-то вызвал… Из-за писанины?

– Я ответил им вызовом! – кипятился корнет. – Всем троим! Я никому не позволю в моем присутствии оскорблять великого Марио…

Марио Давенпорт не знал, его тянуло просто побродить среди помнящих пораженья и победы клинков, коснуться кирасы Ги Ариго, постоять перед такой не парадной картиной. В Старом арсенале было как-то по-особенному спокойно… Было бы!

– …утратили смысл и способность к развитию… Если разобрать эту чушь, станет очевидно… – К Леворукому! В разборе чуши Чарльз не нуждался, как и в спутнике. Таком. Трофеи нужно осмотреть как следует, в обществе Понси это невозможно. Чарльз кинул последний взгляд на еще не повесившего Пеллота Эпинэ и рванул к выходу.

– Вы не больны низкопоклонством перед хламом, – возвестил догнавший капитана корнет, – как и я! Презренней обожествленья ржавого железа лишь обожествленье пустоголовых кокеток! Великий Марио ниспроверг нелепый обычай посвящать размалеванным кускам плоти жар своей души, воспев истинные ценности. Одиночество. Гордость. Презрение к вызывающим похоть вертихвосткам и бездарным невежественным глупцам. Это звучит в каждой строфе…

– Благодарю за прогулку! – рыкнул Чарльз. – К сожалению, я должен… подготовить маршалу Савиньяку карты.

Корнет остановился и часто заморгал. Будь бедняга потолще, он бы напомнил обиженную сову. Давенпорт ощутил укол совести и промешкал, это стало его второй ошибкой.

– Я служил под началом Рокэ Алвы, – возвестил Понси. – Это великий человек, но я не склонял головы и перед ним!.. Мы ссорились, мы не понимали друг друга, мы стали соперниками в любви, но рожденный для одиночества всегда узнает родственную душу за забралом ложных улыбок и горьких дерзостей! Эта женщина, не стану называть ее имени, не стоит вражды. Я посвятил маршалу Алва стихотворный триптих. Не скрою, я писал сразу о нем и о себе. Те, кто выше толпы, смотрят одними глазами. Маршал Савиньяк такой же, я это понял сразу. Холодный, полный затаенной боли…

– Господин Понси, я не намерен… обсуждать достоинства господина маршала.

– Вот оно! Вы боитесь заглянуть в бездну, потому что понимаете свою несвободу, свою обыденность. Вы, герой и храбрец, не отступивший перед полком узурпатора, отступаете перед величием одиночества. Так звери бегут от грозы, так…

– Простите, мне надо идти.

– Я провожу вас! Догорают багровые свечи , – длинная рука взмыла вверх и сразу же пошла вбок, Чарльз увернулся и ускорил шаг, —

Капитан понял, что это и есть триптих и его придется слушать. Протестовать было бессмысленно, а Понси не отставал. У него были длинные ноги и, видимо, отменные легкие, так как корнет умудрялся бежать кентером, выкрикивая на скаку вирши и даже не думая задыхаться.

– Я отринул Любовь, Честь и Дружбу, – орал Понси, и встречные офицеры смотрели на Чарльза, не скрывая усмешек, —

Лестница, на которую они выскочили, была крутой, но поэт ее словно бы и не замечал, все повышая и повышая голос:

Может, это в самом деле было великим, Чарльз ничего не понимал в поэзии и понимать не собирался. Он хотел добежать до адъютантской, схватить первую попавшуюся карту и уткнуться в нее, лишь бы прекратилось это вытье. Другого способа избавления капитан не видел, не убивать же человека только потому, что он навязчив. И вообще надо думать, почему умные люди тебя удерживают, и не уходить с кем попало. Правильно детей пугают чужаками. Незнакомец может оказаться не только шпионом, предателем или закатной тварью, но и поэтом, и тогда он станет читать стихи. Громко, настырно, беспощадно…

– Смерть чужая с мечом моим бродит.

В конце коридора все отчетливей виднелась дверь в адъютантскую. Споро же они добежали!

– Смерть моя на тропе поджидает…

Поняв, что жертва ускользает, Понси ухватил Чарльза под руку и начал читать быстрее. Слова и рифмы были разными, и при этом каждое новое четверостишие странным образом повторяло предыдущее. Такими одинаковыми бывают караси, головастики, воробьи… Нет, воробей от воробья отличается сильнее. Барахтаясь в строфах, Давенпорт рвался к обетованной двери, как рвется к берегу завязший в болоте конь. Понси висел на рукаве и орал:

– Вынужден вас покинуть! – Давенпорт резким движением высвободил руку. – Мне надо работать.

– Я порву равнодушье клыками, – возопил покидаемый, —

– Давенпорт! – воззвал из комнатных глубин спасительный глас. – Вы непростительно задерживаетесь. Мы вас ждем уже полчаса.