Андрей Басирин - Убить Ланселота

Фероче смущенно опустил глаза:

– Это все первый министр. Хотел оказать протекцию одному человечку. Реми Дофадо.

Дюжинцы возмущенно загалдели. Лир опять постучал по столу скипетром:

– Тихо, тихо, господа! Всем нам порой свойственны ошибки. – Он обратил свое лицо к шарлатану. – Я всегда говорил, что надо бороться с протекционизмом. – (Дюжинцы закивали.) – Вы получили по заслугам, Фью. В другое время я первый сказал бы: «Пусть это будет всем нам уроком». Но…

– Но, Лир, мы живем не в другое время, а в это, – жестко довершил его преосвященство. – Нам следует действовать сообща.

– И что же теперь делать?

– Прочесть книгу.

– Прочесть книгу?

Хоакин захлопал ресницами. Беспокойная тень Маггары металась по траве, вызывая головокружение.

– Да. И немедленно. Начни с первой же страницы. Ты опять чихнул, Хоакин, понимаешь?

– Здесь только что был король Бизоатон, – напомнил стрелок. – И куда делась хижина? Я точно помню, что была хижина.

– Хок, ты невозможен. Поверь: в хижинах у тебя недостатка не будет. Вот с дворцами хуже.

– Печальное пророчество. А как ваше имя, сударыня?

– Я Майская Маггара из рода Чайных Фей.

Стрелок почесал в затылке:

– Хорошо. Чайная фея. Согласен. Почему-то всегда думал, что вы существуете только в сказках. Знаете, Маггара…

– Знаю. Сейчас заварю.

Фея унеслась в сторону леса. Запахло дымом и смородиновым листом. Чай Маггара умела заваривать в любой обстановке.

Хоакин раскрыл книгу в черной обложке. Ряды строчек успокаивали; читая историю своей жизни, стрелок словно встречался со старым другом. С самим собой.

Летний полдень окружал его. Трещали кузнечики 1в траве, над головой неумолчно гомонили птицы. Шмель уселся на уголок страницы, но тут же взлетел, Испуганный. Зашелестел переворачиваемый лист.

Становилось жарковато. Стрелок снял камзол и рубашку, постелил на траву, а сам улегся сверху. Из майской полночи перенестись в августовский полдень – сильное испытание. Волшебники, путешествующие воротами измерений, хорошо знают, что такое суточная аритмия. Неудивительно, что Истессо стало немного не по себе.

– Зверь побери, – пробормотал Хоакин, читая. – Да я молодец! Настоящий герой.

С каждой новой страницей в душе росло беспокойство. Какие чудные приключения происходят с ним, а память пуста… Как можно жить такой унылой жизнью? Ради того ли он бежал из Града Града?

Из травы вынырнула жизнерадостная растрепанная саламандра:

– Хок! Йу-ху-ху! Докуда дошел?

– До Бахамота. Не мешай, Инцери.

– Блин. Как что, так сразу «не мешай, Инцери»! – Элементаль насупилась. – Я, между прочим, не просто так. Лиза говорит, обед почти готов. А еще она спрашивает – каким концом поварешки в котле помешивать?

– Круглым. И пусть посолить не забудет.

Вновь зашуршали страницы.

– «От смерти спаслись все-таки, – прочел Хоакин. – Инцери, не подглядывай».

– Точно так все и было. Правда-правда!

– Ты еще здесь? Тогда передай Лизе, что я ее очень люблю.

– Правда? Ой, здорово! Но ты же ее ни разу не видел?

Хоакин промолчал. Лиза была единственной, кого он помнил из прошлой жизни, исключая Бизоатона Фортиссимо. Неужели заклятие дает сбой?

Крылатая тень упала на страницу. Маггара приземлилась на плечо разбойника:

– Инцери, марш отсюда. Иди Лизе помоги, – и к Хоакину: – Хок, вот твой чай. О чем читаешь?

– О Доннельфаме. О том, как я отправился просить помощи у герцога Розенмуллена.

Всякий, кто приезжает в Доннельфам, скоро приходит к выводу, что в городе зреет смута. Но это верно лишь отчасти. Город живет в состоянии бунта веками. Не существует типа правления более консервативного, чем Доннельфамский бунт – бессмысленный и беспощадный.

Приглядитесь к ратушной площади. Она бурлит и колышется. Бюргеры всячески выражают свое неповиновение. Нигде не создается столько революционных теорий, как в Доннельфаме.

Тем не менее это очень спокойное и приятное место. Если вы не любите общественных потрясений – добро пожаловать в Доннельфам.

Хоакин во владениях Розенмуллена оказался впервые. Лиза нет. На пути в Циркон она проезжала Доннельфам в закрытой карете. Но когда она проделала щелочку в занавеске, госпожа Ляменто обозвала ее потаскушкой.

С Доннельфамом у шестидесятилетней жертвенной Девы были связаны тягостные воспоминания. Проклятый герцог Розенмуллен когда-то оказался «пфуй-негодником» – по меткому выражению служанки Кантабиле. То ли на него снизошел неуместный гуманизм, то ли поскупердяйничал он – однако жертву, предложенную Летицией, не принял. С тех пор госпожа Ляменто ненавидела его всем пылом своего нерастраченного девичества. Все, связанное с Доннельфамом, вызывало у настоятельницы живейшую неприязнь. Лиза просто попала под горячую руку.

В карете с закрытыми окнами – сами понимаете Доннельфам Фуоко знала поверхностно. Когда Хоакин назвал город сонным и унылым, она согласилась. Сложно было не согласиться.

Путешественники проходили мимо буйства страстей, искрометного карнавала интриг, а видели – толстых бюргеров, степенно расхаживающих по площади с кружками пива в руках, да застенчивых девиц на скамеечках в парке. Девушки читали книги в суконных обложках и краснели. С точки зрения доннельфамской морали их поведение было вызывающим и непристойным. Любая бюргерша скажет, что это распутство так откровенно навязываться мужчинам.

Но юность плюет на условности. Мимо скамеек прохаживались белокурые юнцы в узких сюртучках, все как один – записные сердцееды и донжуаны. От разговоров, которые они вели, за версту веяло либерализмом и свободой духа:

– Что насчет духовной лимонады, Ганс? Не правда ли, старина Кант задал им перцу со своим картогромическим империалом?

– Я склоняюсь к современным теориям, Гюстав. Все эти вазисы и раскройки меня попусту фрустрируют.

Девушки на скамейках сладко обмирали от таких слов. Какая раскованность мысли! Какое вольнодумство! И еще усердней прятали симпатичные веснушчатые мордашки за обложки книг.

Сегодня все было можно. Дух свободы веял над ратушной площадью Доннельфама. В том, как топорщились волосы на подбородке фрау Инги, как важно и заговорщицки подмигивал кельнер в пивной, гоняя по мокрому подносу серебро, – на всем чувствовалась печать вольномыслия. Даже строгие готические башенки приобрели вид неуловимо революционный. Еще чуть-чуть, казалось, и они склонятся к вольностям рококо и барокко.

Но Лиза и Хоакин этого не замечали. Чутче всех атмосферу города уловила Инцери. Она высунула нос из кармана стрелка и принюхалась.

– А здесь празднично, – заявила она.