Грегори Киз - Дети Великой Реки

Спутники Перкара были все те же, которые приезжали к ним в дамакуту вместе с Верховным вождем. Апад, темноволосый парень почти одного с ним возраста, оказался самым разговорчивым. Он ехал на расстоянии двух локтей от Перкара.

— Мы найдем такие же плодородные земли, как эти, дружище, — первое, что сказал он Перкару.

— Внуки наши, может, и найдут, — ответил Перкар. — Мой отец говорит, что потребуются многие годы тяжелого труда, чтобы создать такие прекрасные пастбища. Во времена моего деда, говорят, здесь в основном были обгорелые пни и сорняки.

— Именно так все и было, — весело откликнулся Апад. — Эта земля — как сношенные башмаки: носишь потому, что больше не во что обуться. Но мы сошьем свои собственные новые башмаки.

Перкару пришло в голову, что Апад, может быть, подтрунивает над своим именем, которое означает «башмак», но спросить об этом все же не решился. Люди часто склонны обижаться, когда речь заходит об их имени или прозвище.

— Работать я буду от зари до зари, — продолжал Апад. — С любым готов держать пари — ставлю на отличного вола, — что я до конца своих дней расчищу больше земли, чем кто-либо из вас.

Эрука, тряхнув головой, отбросил назад соломенную гриву и через плечо поглядел на них.

— Апад заключает пари на вола, которого у него пока нет, — сказал он.

— Что ты! — Апад погрозил другу пальцем.

Эрука в ответ только ухмыльнулся.

— Эрука боится заключить со мной пари, — доверительно сообщил Перкару Апад, но так громко, чтобы все слышали.

Эрука пожал плечами.

— Расчистка земли — тяжелая работа, — сказал он. — Я буду доволен, если мне удастся расчистить хотя бы самую необходимую площадь.

— Или поручить это дело жене, — вставил Апад с каким-то нарочитым смешком, который должен был означать, что он добродушно шутит и вовсе не желает нанести смертельное оскорбление.

Капака, ехавший впереди с Нгангатой и Атти, уже немолодым человеком с густыми рыжими косами, покашляв, прочистил горло.

— Строить планы всегда хорошо, — произнес он. — Но только помните, что Владыка Леса может и не дать согласия.

— Конечно, я понимаю, конечно, — поспешил ответить Апад, подмигнув Перкару.

— А ты, Атти, готов заключить со мной пари?

Атти медленно повернулся в седле. У него была странная привычка обегать глазами все вокруг, никогда не останавливая взгляда на одном предмете.

— Довольно бессмысленное пари, — наконец промолвил он. — Если мы будем судить, сколько земли расчищено лишь в конце жизни, что за толк будет победителю от вола?

— Ну, хорошо, согласен, можно слегка изменить условия пари. К примеру, скажем так: у кого из нас будет больше всего пастбищ к пятидесяти годам.

Атти насмешливо фыркнул.

— Это дает тебе преимущество передо мной, на корчевание пней у тебя остается тридцать лет, а у меня всего десять. Но несмотря на это, я мог бы даже и выиграть. Куда тебе валить деревья такими нежными руками долинного жителя?

Апад даже присвистнул.

— Мы еще посмотрим, дремучий горец. Ты собираешься корчевать деревья, швыряя в них камни, как твои друзья альвы?

Перкар видел, как помрачнел Атти и сразу же отвернулся от них. Нгангата, однако, будто и не слышал ничего, зато Эрука метнул предупреждающий взгляд в сторону Апада.

Они тоже не любят альву, решил Перкар. Один только Атти с ним разговаривает. Эти его нелепые косы и странный выговор… Он с первой минуты невзлюбил Нгангату, как только почувствовал на себе нахальный взгляд его черных глаз и услышал его поганый язык. Тихий и вкрадчивый, но в то же время он не мог избавиться от какого-то ощущения вины, может быть, потому, что понимал, что отец и Капака не одобряют его. И все-таки Апад и Эрука давно знают этого альва, и если и они не любят его, это означает, что не так уж неправ он, Перкар.

И все же последнее замечание Апада прекратило спор — очевидно, отпуская шутки, иногда надо соблюдать осторожность.

После недолгой паузы Капака сказал:

— Спой нам что-нибудь, Эрука, что-нибудь походное.

— Хм. — Эрука задумался, затем попробовал голос и запел. У него был чистый красивый тенор. И последние ноты песенной фразы он заканчивал неистовым заливчатым тремоло в старинном стиле, что требовало от певца большого искусства, но Эрука пел мастерски.

Апад время от времени подпевал Эруке, повторяя слова «потешусь», «женщину», но певец он был никудышный, и его трели звучали скорее как детские крики или вопли раненого о помощи. Это делало песню еще более комичной, и Перкар чувствовал, как впервые за несколько лет он улыбается свободно и непринужденно. Он был в дороге, на пути к миру, богатому Пираку, к миру непредсказуемых возможностей, о которых он никогда не смел и мечтать.

Весь остаток дня он проехал погруженный в свои грезы. Но как только они покинули отцовские земли и двинулись по местности, которой не касался топор, все ушло — и богиня, и мать, ушла грусть, и мысли его теперь были поглощены лишь лошадью и шумной болтовней спутников.

Солнце уже клонилось к западу — день незаметно пролетел. Леса стояли открытые, словно распахнутый пиршественный зал, где вместо громадных опорных столбов — деревья, а листва — вместо черепицы на кровле отчего дома. Ржавый пыльный солнечный свет просачивался вниз, собирался то тут, то там под деревьями, как будто его кто-то смел в маленькие кучки. Дневное птичье пение сменилось вечерними мелодиями, и маленькие черные лягушки, которые жили в палых листьях, уже завели свои причудливые гортанные песни.

— Мы должны двигаться быстрее, — объявил Капака. — Хорошо бы добраться до дамакуты Бангака еще до наступления ночи. Что ты на это скажешь, Перкар?

— Думаю, надо мчаться во весь опор.

— Вот это правильно, — с одобрением сказал Капака и пустил рысью своего пегого коня. Остальные последовали его примеру.

Вскоре они выехали из леса на холмистые пастбища. Несколько возмущенных коров бросились врассыпную, когда они перешли на галоп. Теперь им открылось небо, гобелен с багровыми облаками на стальном сером фоне. Облака набухали влагой, и вдруг на горизонте вспыхнула малиновая молния, горящее сердце какого-то гигантского призрака. В небе и в полях было столько простора, а их голоса и стук копыт оставались вокруг них в тесном замкнутом пространстве, будто боялись выйти из него в надвигающуюся ночь. Они неслись во весь опор, и Перкар ощущал себя частью менга, частью этого четвероногого зверя. Он слышал, что племена менгов верили в то, что лошадь и всадник, умершие вместе, продолжают жить как единое существо, получеловек, полуконь. Ему это казалось удивительной сказкой.