Анри Лёвенбрюк - Гаэльская волчица

— Света!

— Укрепил ли ты свою душу в уединении этого места?

— …Да.

«Обряд принуждает меня лгать. В этой проклятой комнате я только и делал, что боялся. Должен ли я сказать правду и ответить «нет»? Или все те вопросы, которыми я себя терзал, только укрепили мою душу? Хотел бы я понять… Этот обряд подобен триаде — трехстишию. Его сначала зубришь наизусть, а осознать пытаешься потом. Должен ли я понять его сегодня, или это случится со временем?»

— Тогда можешь следовать за мной, ват.

Шехан нагнулся, чтобы помочь Уильяму снять сандалии. Ученик должен идти на церемонию босиком. Уильям смиренно поблагодарил и последовал за Великим Друидом до конца центрального коридора. Они спустились во двор Сай-Мины, где находился большой каменный круг для проведения церемоний. Зрелище, открывшееся глазам Уильяма, поражало воображение. Мерцающий свет факелов отбрасывал тени на огромные камни, и они казались живыми. Друиды в белых плащах, бывшие когда-то бардами и звонарями, играли на арфах печальную и торжественную мелодию, от которой сжималось сердце, в воздухе плавал аромат ладана. Все Великие Друиды и друиды Сай-Мины стояли во внутреннем круге, обратившись лицами на восток, туда, где под столетним дубом сидел в ожидании первых лучей солнца Архидруид.

Уильям, ведомый Шеханом, вошел в центр процессии, ожидавшей его у входа в каменный круг. Двое друидов, шедших первыми, несли сломанный пополам меч, а четверо других вздымали вверх деревянные шесты с привязанным за углы белым полотнищем, украшенным омелой. Она как шатер прикрывала шествие.

Уильям почувствовал священный ужас, по телу пробегали ледяные судороги. Что это? Страх? Радость? Или на него так действует музыка? Противоречивые чувства нахлынули на Уильяма, ему показалось, что он погружается в сон. Его босые ступни сами собой скользили вперед за Шеханом: Великий Друид вел его теперь в западную часть круга, а музыка все играла и играла…

Они остановились напротив величественного дерева, у гладкого валуна, куда чья-то рука положила хлеб и соль. Шехан отпустил плечо Уильяма, подошел к камню и взял их. Каждое его движение было медленным, выверенным, торжественным. Посыпав хлеб солью, Шехан с улыбкой протянул его Уильяму:

— Ват, этот хлеб и эта соль — Земля, через которую ты умрешь и возродишься.

Уильям глубоко вздохнул, как будто хотел набраться мужества, и отведал хлеба. Это был толстый ломоть ноздреватого ржаного каравая. Уильям жевал медленно, обдумывая слова своего вожатого и говоря себе, что у него целая жизнь на их обдумывание.

Он положил половинку ломтя на камень в знак благодарности, и процессия снова тронулась в путь по каменному кругу. Следующую остановку они сделали у плиты на северной стороне. Шехан взял чашу с водой и протянул ее посвящаемому:

— Ват, эта вода очистит тебя.

Уильям принял чашу и выпил всю воду. Она была прохладной и вкусной, и Уильяму показалось, что она освежила все его тело.

Шехан снова опустил руку на плечо юноше и повел его вперед, на южную сторону круга. Уильям был так взволнован, что даже не чувствовал холода босыми ступнями. Ему казалось, что он ощущает жар тел всех присутствующих на церемонии друидов, словно они составляли единое тело.

Шествие остановилось у последнего, южного, камня, на нем был закреплен горящий факел. Шехан бережно взял его и отдал Уильяму:

— Ват, вот огонь, он осветит тебя.

Уильям принял факел, и друиды ввели его в центр круга. Они остановились в нескольких метрах от Архидруида.

Четверо друидов опустили белое льняное полотнище с омелой на землю у его ног и вместе с бардами встали в круг рядом с Великими Друидами. Уильям затрепетал, ощутив свое одиночество. Взгляды всех присутствующих были теперь обращены на него. Рядом остался только Шехан. Он вывел Уильяма на середину белого полотнища, и от прикосновения льняной ткани к босым ногам Уильям ощутил бодрость. Он бросил взгляд на древний дуб: он никогда не видел его так близко, ученики не допускались в круг. Величественное дерево уже покрылось изящными резными листьями.

— Архидруид, — обратился к Айлину Шехан, — представляю тебе вата Уильяма, которого мы считаем достойным быть друидом.

У Уильяма перехватило дыхание. Наступал решающий миг обряда.

«Он говорит «мы», но, кажется, достойным меня счел только Айлин. А если он ошибся? Если я не готов? Может быть, Айлин поторопился? Может, Архидруид ускорил ход событий, чтобы послать меня в Галатию и Сарр? Нет, я не могу в нем сомневаться. Это действительно важно. Раз он посчитал меня достойным, значит, так оно и есть. Так почему же я все еще сомневаюсь? Мне попросту страшно».

Айлин выпрямился на своем каменном троне, обвел взглядом собрание друидов и спросил, торжественно и громко:

— Все ли согласны?

— Все! — Голоса друидов, стоящих за кругом, и членов Совета, застывших в круге, слились воедино.

— Что ж… — Голос Айлина зазвучал спокойнее. — Тогда приступим.

Шехан в последний раз сжал плечо ученика, и Уильям остался один перед Архидруидом. Молодого вата била дрожь, он с трудом сохранял самообладание. Прежняя жизнь накатывала на него волнами мучительных воспоминаний и смутных образов, сменяющих друг друга. Он стоял в каменном круге под ночным небом, застывший и безмолвный.

Голос Архидруида вывел его из оцепенения:

— Именем Великой Мойры, ват Уильям Келлерен, мы спрашиваем тебя: возведенный в священный сан Друида, клянешься ли ты служить только и исключительно Добру?

Уильям судорожно сглотнул и поднял глаза на Архидруида. Допрос начался. Слова, заученные наизусть, как во сне возвращались на уста, но он хотел произнести их по-настоящему, так, как чувствует и понимает — быть до конца искренним и позволить говорить своей душе.

— Клянусь от всего сердца.

— Обещаешь ли помнить свой долг — с помощью Великой Мойры подавать пример достойной жизни любому, кто тебе доверится?

— Обещаю, — ответил Уильям, и промелькнувший перед глазами смутный образ родителей скрепил данное обещание.

— Клянешься ли хранить как зеницу ока, как священное наследие, власть и силу, которыми будешь наделен?

— Клянусь, — произнес Уильям, и слова его были правдивы.

— Обещаешь ли служить людям, насколько хватит твоих сил?

— Обещаю.

— Да хранят тебя наши предки, возлюбленный брат, и да укрепят они тебя в новом сане.

Сердце Уильяма колотилось, он опустился на колени.

— Теперь ты вправе учить тех, кого сочтешь достойным знания, всему, что посчитаешь полезным и нужным. И ответственность за это ляжет на тебя одного, ибо ты приобщен тайне.

«Великая Мойра, вот чего я всегда ждал. Я становлюсь друидом — таким же друидом, как тот, что десять лет назад бесплатно принял меня в свою школу, сочтя достойным обучения. Сумею ли я стать таким же добрым? Буду ли учить так же хорошо? Окажусь ли на высоте моей собственной мечты?»