Евгений Лотош - Река меж зеленых холмов

Ощущение давящей тяжести на груди и животе исчезло.

— Сейчас я уйду, момбацу сан наместник, — тарсачка наклонилась к нему вплотную, опустившись на колено. — Но не забывай нашего разговора. Помни — твоя жизнь висит на самом тонком волоске из всех возможных, и только я способна не дать ему порваться.

Движение воздуха — и она исчезла во тьме, оставив после себя слабый запах, от которого наместник немедленно почувствовал возбуждение. Сука. Наверняка она использовала какие-то феромоны, чтобы охмурить его на рынке. Ох, сука…

Наместник потер саднящее бедро, перевалился на бок и с трудом поднялся на ноги. Тихо охая, он захромал к дому. Ну за что, за что ему такая напасть? Разве он сделал что-то плохое? Разве только в его городе существуют нелегальные публичные дома? Но спорить с бешеной стервой — себе дороже. А вдруг она забудет отдать ему противоядие?

12.08.858, перидень. Северо-Западный Граш, город Тахтахан

— Потерпи еще немного, — тихо сказала Аяма. — Сегодня ночью все изменится. Насовсем.

Они вдвоем сидели в комнате Суэллы — той самой, в которой девушка провела столько страшных ночей, бессильно мечтая о смерти. Суэлле до сих пор слабо верилось в рассказанное Аямой. Уничтожение Дракона в Сураграше, новое государство во главе с правительством из иноземцев, конец ее рабства — все казалось нереальным, словно прочитанным в книжке о какой-то совсем другой жизни. Здесь и сейчас ее окружали лишь грязные глинобитные стены, жужжащие мухи и пробивающиеся сквозь неплотные занавески жгучие солнечные лучи. Нет, не верится.

— Держись, безымянная ты наша, — Аяма ободряюще ткнула ее кулачком в плечо. — Сегодня ночью. Только не соверши какой-нибудь глупости, ладно? И держись подальше от Тиксё. Она, вероятно, уже полностью пришла в себя.

— Почему она не сдохла, стерва? — пробормотала Суэлла, чувствуя, как манипуляторы против воли скручиваются для таранного удара. — Ведь как хорошо все началось! Почему ты не придушила ее ночью подушкой? Никто бы и не заподозрил ничего плохого.

— Потому что человеческую жизнь и без того слишком легко прервать, — Аяма строго взглянула на нее своими раскосыми агатово-черными глазами. — А вот восстановить — невозможно.

— Она заслужила смерть, — Суэлла понимала, что ее несет, но сдерживаться ей становилось чем дальше, тем сложнее. — Заслужила! Она свела с ума нескольких девочек, ни в чем перед ней не провинившихся! Это все равно, что убить — нет, хуже, чем убить! Превратить человека в животное…

— Я пытаюсь понять, как их лечить. Думаю, что сумею им помочь. — Аяма встала с каменной физиономией. — Сейчас я иду к Тобосе — я уже почти нащупала очаги… в общем, поняла, что делать. Изменения почти наверняка не являются необратимыми. А месть не имеет смысла, прошлое изменить невозможно. Следует лишь позаботиться о том, чтобы в будущем проблемы не повторились.

Она заколебалась.

— Знаешь, Тиксё — очень несчастный человек, — наконец сказала она. — У… одной моей знакомой эффектор пробудился в сороковом, когда даже у нас в Катонии девиантов убивали. Она бежала и несколько периодов пряталась от людей. Она рассказывала мне, что помнила о том времени. Одна, голодная и замерзшая, боящаяся людей, прячущаяся в заброшенных домах, убивавшая тех, кто слишком приблизился к ней… Даже много лет спустя она испытывала такой ужас при воспоминаниях, что мне становилось не по себе. Ей повезло, ее подобрали и выходили. А вот о Тиксё не позаботился никто.

Ее лицо смягчилось.

— Потерпи до ночи. И постарайся не нервничать слишком сильно.

— Аяма… — хрипло из-за пересохшего горла спросила Суэлла. — Кто же ты такая? На кого ты работаешь?

— Сейчас? На себя. Исключительно на себя. Скоро все узнаешь.

И дверь со скрипом затворилась за ней.

Интересно, что случится ночью? Как-то слишком много загадок. И вообще вся Аяма для Суэллы по-прежнему оставалась одной большой странной загадкой. Другие катонийки, содержащиеся здесь же, совсем другие: потухшие, сломанные, сдавшиеся. Покорно ложатся под приходящих мужчин, вздрагивают от властного слова жреца и, похоже, полностью смирились, что вернуться в ту, заокеанскую жизнь уже никогда не сумеют. Аяма же… Она, кажется, искренне получает удовольствие от приходящих мужчин — или, во всяком случае, пытается его получать, и не видит в том ничего плохого. Ну ладно, можно списать на заморские нравы. Она совершенно не боится жрецов — и те даже не пытаются помыкать ей, как поступают с другими женщинами. Хорошо, пусть даже она тайный агент, сильный девиант, эмпат, специально тренирована обходиться с людьми — тренирована, да? — и прекрасно умеет избегать острых углов. Но она еще и неизменно приветлива и ровна со всеми, и те из "кающихся жриц", что еще не утратили хоть какой-то вкус к жизни, уже давно числят ее своей подругой. И — чудо из чудес — она не просто наглая настолько, что рискует спорить со жрецами, пусть и по мелочам, но и выходит из споров победительницей. А как она поет на утренних молитвах! На верующую она походит так же, как кувшин — на черного гуара, но ее голос украсил бы любую оперную сцену, не только облупленный зал провинциального храма полузабытого божка. Народу на утренних молитвах (и пожертвований, разумеется) с тех пор, как она начала петь в хоре, существенно прибавилось, и сам настоятель относится к ней весьма благосклонно.

Солдаты Дракона тоже ее не трогали, хотя не упускали случая попользоваться другими женщинами на дармовщину. Казалось, они вовсе ее не замечают — ни те пятеро, что живут здесь уже давно, ни восемь новых, что появились откуда-то на днях, голодные, грязные и с затравленными взглядами.

И еще Аяма единственная, кто уже неделю ходит за Тиксё после случившейся с той солнечного удара: кормит, полубессознательную, жидкой кашей с ложечки, выгребает из-под нее дерьмо, моет и переодевает. Она что, и в самом деле жалеет эту безумную суку?

Она — странная. Очень странная. Но ей хочется верить. И если она говорит, что все вот-вот изменится…

Внезапно Суэлла почувствовала, что не в силах больше сидеть в затхлой душной каморке. Стены давили на нее, и она, не выдержав, вскочила, вышла в коридор и, пробравшись тихими пустыми коридорами, выскользнула из боковой двери храма. Здесь слишком опасно — большой двор, по которому периодически ходят жрецы и богомольцы, каждый из который способен до нее докопаться. Но во внутренний двор без особой нужды не выйти: стоящее в зените солнце уже превратило его в раскаленную печь. Здесь же, сбоку от главного входа, шелестят деревья, стоит прохладная тень, иногда доносится запах воды из священного фонтана посреди двора и, самое главное, если правильно спрятаться, ее не увидеть, если не искать специально. Она уже не первый раз забиралась сюда, когда становилось невмоготу, и до сих пор ни разу не попалась. Часто она сюда приходить не осмеливалась, но если не сейчас, когда все живое сидит по домам, спасаясь от жары, то когда?