О. Шеремет - Время надеяться

Дверь подло открылась внутрь (после недавней перестановки она никак не могла определиться, в какую сторону открывается, поэтому разнообразила нам жизнь каждые пару дней), явив мою тушку на растерзание разгневанным соседкам.

Но я скорчила умильную рожицу, позаимствованную у Эммы, и процесс казни ограничился парой-тройкой испепляющих взглядов и одним напоминанием о том, что до бала, вообще-то, полчаса, а у меня, растяпы, ничего не готово.

Спустя ровно двадцать девять минут мы в последний раз придирчиво оглядели друг друга, разгладили лепестки цветов, которые должны были подарить своим тайным кавалерам — и отправились на свой последний в качестве зеленых первокурсниц бал.

Выходя, я между делом развеяла черный мешок с оригинальным подарком — вдруг Червежук вздумает попробовать на вкус…

ДАРМ'РИСС

На демоновом балу было слишком много существ — и я начал понимать Алхаста, который всегда пренебрежительно относился к подобным сборищам. Мы уединились с другом в сторонке, комментируя сложившиеся парочки. Первым делом все стремились избавиться от цветов, принесенных с собой — вручить угаданным тайным ухажерам. Кто не догадался в течение дня, тот жадно всматривался в чужие лица сейчас, отмечая неслучайный румянец на щеках или сбившееся дыхание. Мы со светлым не стали исключениями — тот всунул однокурснице стандартный тюльпан, а я, рассыпаясь в комплиментах, одарил Медану ромашкой. Приняв её, девушка выкрикнула какое-то неудобоваримое слово: как оказалось, не зловещее проклятье, всего лишь название этой травки. После этого я скрылся от благодарной карамельной подружки и, как уже говорил, вел чинную беседу с Алхастом.

На самом деле, изображая спокойствие, мы оба ждали появления одной-единственной ведьмы, и поэтому так удобно устроились напротив входа.

Она заставила нас понервничать, опоздав на двадцать минут. Сначала я услышал её смех — потом поймал улыбку, подаренную не мне и даже не Алхасту, а кому-то постороннему. На фоне соблазнительных готических кружев Сессен и изумрудного шелка Зармике Лаэли смотрелась скромно… невинный ребенок, непонятно каким образом очутившийся на вечеринке взрослых. На ней было мягко переливающееся платье, цвета авантюрина — коричневого с золотыми искрами. Хотелось провести ладонью по бархату платья, переходя на светло-золотистую кожу, взять в горсть медные сокровища волос, утонуть в глазах цвета морских волн…

В руках у девушки были три цветка — как и у всех первокурсниц. Она держала огненный мак, желтую кувшину и — моё сердце дало сбой — холодный весеннний нарцисс.

Лаэли поцеловала в щечку Алхаста, честно и открыто глядя прямо на него — и я задумлся, известна ли девушкам такая неприятная вещь, как совесть? Потом скрылась в танцующей толпе, чтобы найти Ыша и вручить ему кувшинку. Сорванную, не иначе, на созданном его чарами болоте. Мак достался Давиду — и тот поцеловал лепесток, а потом руку девушки, поклявшись хранить сей сувенир, пока не потеряет. То есть недолого.

А нарцисс?..

Мне пришлось покрепче ухватиться за колонну, когда ведьма подошла ко мне, держа стебель цветка двумя тонкими пальцами. Алхаст отвернулся в этот момент, разговаривая с Зелиндой.

— Дар, это тебе.

— Спасибо, — отвечаю очень глупо, беру цветок.

— Такой же самовлюбленый, как и ты, — эту улыбку Лаэли отдает мне, целиком, не растрачивая на окружающих. В этот момент возвращается Алхаст, обнимает её за талию. Я тупо смотрю на эту руку, предъявляющую свои права на то, что ей совсем не принадлежит.

— Я угадала? — голос выводит меня из транса. Приходи в себя, Кенррет.

— Узнаешь, — умудряюсь равнодушно пожать плечами, отворачиваюсь, иду к какой-то страшекурснице, имя которой мне совсем не интересно.

Когда объявят Вальс Лилий, девушки пригласят своих однодневных возлюбленных…. Когда заиграет мелодия Вальса Тюльпанов, это сделают парни. И один танец с Медианой стоит того, чтобы обнять другую юную ведьму…

Сижу на пне. Дышу тяжелым влажным воздухом леса. Вспоминаю тот самый прокляый Вальс Тюльпанов…

…- Ты угадала, — заметил я мимоходом при первых же звуках вальса и украл девушку от Инелен.

Одну руку на талию, другой — сжать прохладную ладонь. И двигаться в заученном ритме, пытаясь увидть в этом что-то новое, что-то важное.

— Я почти не сомневалась, — доверительно сообщает Лаэли, приблизив своё лицо ко мне. — А на берегу океана не осталось сомнений.

— Почему?

Мне всё равно, что ты говоришь — лишь бы слушать твой голос. Неужели Алхаст чувствует то же самое?

— Только ты умеешь так ценить одиночество.

— Лаэли, пока мы одни…

Она бросает взгляд на кружащиеся пары.

— Так что? Ты хочешь поговорить о том, что мы с тобой провели ночь?

Я кивнул. Кажется, девушке есть что сказать по этому поводу.

— Прошу тебя об одном, Дар — не говори Алхасту. Я больше никогда ему не изменю, а этот один раз… ему будет неприятно узнать.

— Неприятно? Лаэли, убей в с ебе дипломата.

— Есть, сэр, — она от души смеётся. — Не расскажешь?

— И не собирался. Но… — сам не знаю, что хочу сказать. Она сбивает меня с толку. — Честно говоря, не знаю, что и сказать. Я должен попросить прощения?

— За что? — и даже румянец на щеках не становится ярче. — Мне понравилось, ты, надеюсь, тоже не падал в обморок от отвращения. В конечном счете, ничего страшного не произошло: чуть больше, чем поцелуй — помнишь, в начале года?

Она говорит, как старая подурга, вспоминающая что-то, что давно прошло и не имеет никакого значения.

— Неужели для тебя это ничего не значит? — невпопад озвучиваю свои мысли.

— Значит, — на секунду Лаэли становится собой — серьёзной, ясной. — Но я не хочу повторения.

— А ты поумнела.

— Настолько, что больше тебе не верю, — говорит девушка, не опуская глаз. Взгляд холодный, жестокий, как шприц со смертельным ядом.

А потом она спросила, знаю ли я разницу между словами "верить" и "доверять". Я сказал, что знаю, и задал себе вопрос, куда делась та девочка, которая отчаянно краснела от моих взглядов. И ответил себе же, что девочка никуда не делась, просто я научил её носить маску… которую сейчас не могу сорвать.

С некоторых людей одежду снять проще, чем фальшивое лицо.

Но Лаэли улыбнулась мне через плечо — также, как и всегда: извиняясь за себя-марионетку, за то, что играет. Объяснила одним росчерком ресниц, что не хочет делать больно Алхасту… и мне, и себе. А я не смог ей сказать, что только в сказках бывает, что все счастливы. А гарем, как мы выяснили, не подходит.

Я встал и с удовольствием потянулся, слыша, как хрустунли позвонки — мать моя паучиха, сколько же я здесь просидел? Зарычал на какую-то зверюгу, сунувшуюся из кустов с плотоядными намерениями. Внутри ворочалось черное чудовище с алыми глазами, веселое и злое — и я выпущу его на волю, только дайте шанс…