Далия Трускиновская - Домовые

— И Панкрат тоже не стал бы в опасном месте селиться, — добавил Антип.

— Ну, как знаете. Не мне же на дне зимовать, — Янка почесал в затылке. — Я-то обратно на болото вернусь, к своим.

— Валяй, — позволил Антип. — Мы тут обустраиваться начнем. Ты дочке с племянником вели сюда перебираться, дорогу им растолкуй.

— Да не волнуйся, сосед, растолкую, не заблудятся. Ну, стало быть, прощай, что ли?

— Не поминай лихом, сосед, — с тем Антип от души, но бережно обнял Янку.

— Сколько лет рядом прожили! Бывало, так хотелось тебе рога обломать, прямо руки чесались, — признался Антип. — Ну, стало быть, и меня не поминай лихом! Знал ли кто, что вот живем себе, живем, никому не мешаем, и поссоримся, и помиримся, все — по-соседски, и вот ведь какая незадача…

— Может, увидимся еще? — сказав это, Янка вздохнул и без дальнейших рассуждений кинулся в реку.

— Да не увидимся, поди… — произнес вслед ему Афоня. — Мы-то, если потоп продолжится, вместе с рекой отступать будем, туда, вверх, как он нас найдет?..

А Янка плыл вниз по течению, лежа на спине, и думал: а на хрена он подписывал обращение к водяным Антарктиды? Может, если бы одной его подписи не хватило, там бы и не стали лед растапливать? Может, нужно было послушаться интуиции и устроить сплыву этому благоразумную пакость?

Размышляя, он зазевался — и его чуть было не вынесло в залив. Ругаясь последними словами, а слов этих болотные черти знают много, более того — то, что для нас последние, для них — еще только предпоследние, Янка повернул обратно и с грехом пополам оказался в озере. Решив, что в бассейне он ничего не забыл, болотный черт не стал делать крюк, а взял курс на восток — так, чтобы самым прямым путем вернуться к родному болоту.

Когда он добрался до места, то обнаружил, что молодежь вместо того, чтобы скорбеть и оплакивать былое величие водяных на их законных озерах, наладилась справлять свадьбу. И переезд был ей совершенно ни к чему.

Насилу Янка заставил Уклейку с Коськой собрать имущество, сам их проводил через озерцо и вернулся туда, где ждал его Родриго Ивановс.

Родриго отправлялся в город человеческим путем — Янка растолковал ему, где поселились Антип с Афоней, взяв за ориентир телебашню, и Уклейкин жених даже обрадовался — он и сам жил неподалеку.

— Я первый туда доберусь и Уклеечку встречу! — пообещал он Янке.

— В этом никто и не сомневается… — проворчал болотный черт. — Только ты не торопись, дай-ка я на рыбалку сперва схожу. Там, кажись, рыбы-то не густо… Наловлю с полпуда — ну хоть карасей, ты и отвезешь.

— Полпуда карасей? На что им?

— Питаться. Антипу, правда, карасик — на один кус, ему в обед ведро надобно, а Уклейке и дюжины хватит.

Тут новоявленный жених вдруг ахнул, поднес ладошку ко рту, а глаза у него вылезли на лоб.

Он только что осознал, что невеста питается сырой рыбой, хватает бьющуюся рыбешку — и закидывает ее в широко раскрытый ротик!

Картина, которую представил себе Родриго, была не для слабонервных. Но тут и подтвердилась старая истина: когда водяница целует шутя, это еще не так страшно, через год-другой опомнишься, но вот если всерьез — то это уж навеки. Даже если бы Уклейка глотала живых змей, жаб и скорпионов, Родриго ее бы не покинул — так водяница ненароком присушила и привязала к себе его мужскую душеньку.

Поэтому Родриго дождался Янки с уловом, загрузил карасей в свой рюкзак, еще — в найденную болотным чертом на берегу драную спортивную сумку, и повез в город — благо электрички хоть редко, но еще ходили.

Приехал он поздно вечером, тихонько вошел в квартиру, надеясь, что мама спит, но она сидела за компьютером и стучала письмо.

— А вот еще жених, — похвасталась Астрида Иванова. — Живет в Оклахоме, пятьдесят два года, свой домик, не пьет, но курит…

— У тебя же в Миннеаполисе есть, — напомнил сын.

— Радио слушать надо.

Телепередачи по техническим причинам шли с перебоями, но радиоприемники еще работали стабильно, и каждый час передавались новости со всего земного шара — что еще затоплено.

Родриго взял атлас, который постоянно лежал на видном месте.

— Миннеаполис, ага… Ну так он же посередке Америки! Ему ничего не угрожает.

— В озерах вода поднялась, — сообщила мама, не переставая барабанить по клавишам. — А Оклахома все-таки повыше…

— А в Англии как?

— Обещают этой зимой температуру до минус сорока.

Родриго удивился — почему вдруг не потоп, а мороз?

— Вас в институте вообще думать учат? — вдруг рассердилась мама. — От таяния льдов Гольфстрим остыл, ясно? Он теперь ни Англию, ни Норвегию греть не будет. А теперь посмотри, на каких широтах у нас Лондон или тот же Стокгольм?

Родриго повел пальцем по соответствующей параллели.

— Это как? Магадан?

— Вот-вот. Зима там теперь будет, как в Сибири. Да и тут — ненамного теплее…

И она вернулась к любовному посланию.

Родриго вытащил карасей на балкон и лег спать.

На следующий день он отволок этот ценный груз к реке, перешел на остров по мосту и долго бродил по пустынному берегу, выкликая Антипа и Афоню. Наконец оба появились — усталые и голодные.

— Это что еще — крещеная душа? — разглядывая Родриго, но глазам своим не веря, спросил недовольный Антип.

— Меня дядя Янка прислал, — объяснил Родриго, поняв, что представляться сейчас Уклейкиным женихом — как раз нарваться на хорошую затрещину широкой и мокрой лапой без малейшего шанса дать сдачи. Поскольку Антип по меньшей мере вдвое тяжелее Коськи и втрое — самого Родриго, любой удар ему будет, как слону — дробина.

— А на кой ляд прислал? — Антип, всю ночь ладивший ловушки на несуществующую рыбу и углублявший бухточку, был совершенно не склонен к любезностям.

— Карасей вам наловил, — с тем Родриго открыл сумку, рюкзака же трогать не стал, разумно полагая, что нужно же и для Уклейки с Коськой оставить.

— Что ж ты сразу не сказал? — Афоня опустился на корточки, разинул зубастую пасть и закинул туда крупную рыбину всю целиком.

Родриго заставил себя смотреть, не отводя глаз. Ведь именно так питается невеста — пора привыкать…

Перекусив, водяные подобрели.

— Сам-то позавтракал? — спросил Афоня. Спросил, впрочем, когда рыбы в сумке уже не осталось.

— Кофе попил с бутербродом.

— Кофе? Бутерброд? — заинтересовался Афоня. — Это что такое?

— Кофе — напиток такой коричневый. Бутерброд — хлеб с маслом, сверху колбаса.

Тут оказалось, что водяные не знают ни хлеба, ни масла, ни, тем более, колбасы.

Собственно говоря, момент для водяных был исторический — впервые болотные жители по-приятельски беседовали с существом из гнусного племени мелиораторов. Веру Федоровну они, привыкнув смотреть на своих женщин свысока, за равноправную собеседницу не считали. Беседовали, впрочем, несколько свысока, за принесенную рыбу даже не поблагодарили — злокозненное осушение болот принесло столько горя, что не сумкой карасей было откупаться. Но Родриго был доволен уже и тем, что будущий тесть проявляет любопытство.