Далия Трускиновская - Домовые

И сосед растолковал, где искать гадалку.

Бабка Бахтеяровна вела прием в сарайчике, за огородной утварью.

Увидев пожилого домового, она хмыкнула.

— Последние времена настали! То все бабы да холостежь за умным словом прибегают, а то вот почтенный домовой дедушка пожаловал! Давно тут живу, а тебя не встречала. Как звать-величать? И в чем твоя нужда?

— А зовусь я Псой Архипович, а нужда моя, может, в заговоре, а может, и в чем ином, сам пока толком не разберу, — с поклоном сообщил Тимофей Игнатьевич. И выложил подношение — богато убранную большую конфету, которой, если ее понемногу грызть, может, и на две недели хватит.

Конфета была из тех, которыми поклонилась домовому хозяйка Настя, принося челобитную.

— Рассказывай, свет.

И он рассказал про полуночное обращение хозяйки.

— Да-а, влип ты, молодец… Это непременно исполнять придется… — бабка Бахтеяровна крепко призадумалась. — Ой, сильные словечки в ход пущены, и кто только твою девку таким научил?

— По книжке читала, — сказал Тимофей Игнатьевич.

— По книжке? Ну и книжки нынче завелись! Ох, молодец, набегаешься же ты!

Стало быть, в тягости ее бросил? Ах, подлец! Тут придется сильный приворот делать на кладбищенской землице. Слабым приворотом мы ей жениха ненадолго подманим, пока не научится с ним управляться. А тут, гляди, девка с прибылью, тут ей его под венец бы затащить… Слушай!

И таких ужасов наговорила Бахтеяровна про ночные слоняния по кладбищу да переговоры с мертвецами, что у миролюбивого Тимофея Игнатьевича шерстка встала дыбом.

— А если я всего этого не сделаю? Что тогда со мной станет? — спросил Тимофей Игнатьевич.

— А то и станет, что сперва соседи на тебя косо начнут смотреть. А потом… потом сна, пожалуй, лишишься. Я же говорю — она в своей книжке сильные слова вычитала. И ты всю жизнь помнить будешь, что должен поступить по ее слову, и с того начнешь сохнуть…

— Вот этого не надо! — воскликнул Тимофей Игнатьевич. Как всякий домовой в годах, он придавал большое значение дородству и сытому виду. — А попроще ничего нет?

— Есть наговор на пряник. Это твоей хозяйке в баню идти надо, париться, в поту пряник омочить да наговорить, потом тому ироду подбросить. Да только кто теперь эти пряники ест?

— Может, пиццу взять?

— Ага! Вот ты ее и уговаривай идти с пиццей в парную! А я погляжу, сколь это у тебя ловко получается!

Бабке Бахтеяровна перечислила еще несколько изощренных колдовских способов привязать беглого жениха. Но все они показались Тимофею Игнатьевичу уж больно обременительны.

— А что, коли он, жених, и вовсе того не стоит? — вдруг догадался спросить вконец расстроенный домовой.

— И такое случается, — согласилась бабка Бахтеяровна.

— Девка, Настенька, у меня разумница, домовитая, заботливая… дородная! — решительно приврал Тимофей Игнатьевич. — А что, коли тот каверзник — пьяница, куряка, бездельник, врунишка?

— Что же твоя разумница с таким сокровищем связалась? — законно подивилась бабка Бахтеяровна. — Что врунишка — это, похоже, так… А ты, Псой Архипович, вот что сделай. Ты его выследи и разберись, что за человек. Теперь мужики не те, что прежде, пошли. Порядка не понимают. От них и у домовых смута завелась. Сказывали, где-то за Мичуринским проспектом домовой дедушка девку на грех подбил, а жениться не захотел, сбежал. Ты подумай, Псой Архипыч, в наши молодые годы слыхано ли такое было?..

— Вроде не припомню, — буркнул домовой. — Так что мужики?! Теперь иная девка сама мужика на грех подобьет и запросто облапошит! Лишь бы в богатое хозяйство попасть! Мужик и пискнуть не успел, как глядь — уже и жениться требуют!

Бабка Бахтеяровна как-то странно поглядела и, еще того страннее, хмыкнула.

— Ищи, значит, того прохвоста, — велела она, — а как найдешь — приходи вдругорядь с полным докладом. Где живет, как живет, есть ли там свой домовой дедушка. Тогда и подумаем, как тут быть.

— А точно придумаешь?

— Еще и не в таких переплетах побывала! — гордо сказала бабка Бахтеяровна.

Ночью Тимофей Игнатьевич полез в хозяйкин блокнот с телефонными номерами.

И безнадежно в нем запутался.

Иные номера сопровождались лишь именем, иные — лишь фамилией, иные вовсе никакого сопровождения не имели. Домовой крепко задумался. Он стал вспоминать хозяйкины звонки — и оказалось, что поименно-то она лишь женщин называла. Жаловалась ли женщинам — он вспомнить не мог, хотя вроде бы должна. Раз обиженная домовиха голосит о своей беде на всю округу, то и человеческой бабе, наверно, полагается поступать точно так же…

А вот безнадежные попытки пробиться на некий вдруг оглохший и онемевший номер Тимофей Игнатьевич помнил.

Он зашел с иного конца. Что он вообще знал о хозяйке? Настя, страшненькая, но о порядке понятие имеет. Работает где-то. Зарабатывает хорошо — вон, дорогие конфеты к челобитной приложила. Подружки к ней в гости не бегают — по крайней мере, ни одной Тимофей Игнатьевич пока не видел.

Уж не удастся ли что-то разнюхать у нее на работе?

Мысль забраться в хозяйкину сумку и, подпоров подкладку, там спрятаться была несуразна до крайности. Такое Тимофею Игнатьевичу и смолоду, когда служил подручным, и в ум бы не взошло. Но от такого тяжкого испытания, как челобитная, его мозги заработали совсем иначе, чем полагалось бы мозгам пожилого и почтенного домового дедушки.

Если не выполнить просьбу — то опять нужно собирать мешок, со слезами прощаясь с нажитыми имуществами, и искать нового места. Ведь соседи-то насторожились — ждут, любопытствуют, как новичок с важным делом управится.

— А шиш вам! — сказал вслух Тимофей Игнатьевич. И решительно полез в сумку.

Он оборудовал себе за подкладкой убежище, притащил туда еды, пузырек с водой, и там же лег спать, полагая проснуться от каких-либо важных разговоров уже на рабочем месте хозяйки.

От всех волнений домового сморил крепчайший сон. И лишь ближе к обеду продрал он глаза и, как это с ним в последнее время бывало, сочно чихнул.

За стенками сумки взвизгнули, и Тимофей Игнатьевич запоздало зажал себе нос и рот. Но чих, как назло, накатил яростный, он чихнул вдругорядь — и услышал взвизг, а также топоток. Кто-то на каблучках выметнулся из комнаты, а похоже, что стук шел в четыре каблука.

Тимофей Игнатьевич высунулся из сумки и увидел маленькую комнату, увидел два письменных стола с компьютерами, календари на стенах, а еще — вешалку со всяким загадочным тряпьем.

Чих не унимался. Сообразив, что перепуганные девчонки — а что бежать метнулись именно девчонки, он не сомневался, старые бабы так взвизгивать не умеют, — могут позвать кого-то взрослого, чтобы вытряхнул сумку, Тимофей Игнатьевич выскочил и заметался по гладкому столу. За всю свою жизнь он ни разу не допустил, чтобы люди его увидели, и сейчас торопливо высматривал убежище.