Валентин Юрьев - Белый город

Игрушечный город потряс моих сестёр больше, чем реальный, особенно старшую. Когда она поняла, что всё, что находится вокруг, отражено в мелком виде на игрушечной горе, то начала очень быстро вертеть головой и даже отбегать в стороны, смотреть, а потом сравнивать с изображением.

Малышке же было гораздо интереснее разглядывать кукольные домики. А я разозлился на себя, вспомнив, что уже давно хотел украсить макет маленькими фонариками, которые только недавно начали получаться, после работы с магом. Да, вот, все некогда было! Что ж, получилось очень кстати. Девчонки мои замерли от восторга.

Наверно, со стороны я выглядел классическим волшебником со своими таинственными пассами и бормотанием, хотя сам себя чувствовал обычным электриком, заменявшим перегоревшие лампочки. Палец поставить в нужное место, прошептать кодовые слова, ударить тыльными частями ладоней, в этой точке зажигается светлячок размером со спичечную головку и раздаётся смех малышки, забравшейся на руки к сестре.

Она пытается копировать мои движения, наверно, чувствуя себя тоже волшебницей, у детей нет психологических ступоров, они не знают слова "нельзя" и "невозможно", пока жизнь не научит, вот она и попугайничает. Но, поскольку, фонарики при этом зажигаются, маленькое существо вправе считать их своим творчеством, а мои мысли уже кинулись, потекли в сторону, обсасывают идею волшебной игрушки, совершенно безопасной, но сказочной…

— Это ваш город?

— Да, ма!.. Нравится?

— Мамуля, смотри, видишь, фонтан, а тут он крохотный, с ладошку, и все дома тоже!..

— Ириска, не тарахти!.. Пап, вы закончили?

— Да, сынок… Не ожидал я такое увидеть… В прошлый раз было пусто, только мельница торчала… А тут…

— Мроган, а это что, такое красивое?

— Это святилище, храм, как угодно называй… Можно сходить, тут рядом… Хочешь?

— Если там можно говорить с богами, то хочу…

Я отправляю повозку, на которой привезли родных, к нашему дому, а потом мы идём по тихому городку, освещённому фонарями. Неторопливо падает снег, в маленьких окнах домов светятся огни светильников, и мне кажется, что ради одной такой минуты стоит жить и не считать, сколько сил истрачено.

Архитектура храма, вытянутого вверх, к небесам, по-моему, позаимствована у южных народов, но массивное основание снизу — признак родства с горными кланами. В узорных стеклянных окнах через причудливые решетки мелькают блики света, всё здесь просто и уютно. Я давно не приходил к каменным изваяниям и удивился не меньше родителей, обнаружив, что внутри их стало больше.

По всеобщей договорённости мы на совете сразу решили, что пока храм стоит один на всех, каждому богу будет выделено своё место, чтобы они не ссорились в небесах. И, что не нужно приносить им дары кусками мяса или разным барахлом, как это обычно делается у всех иритов на их родине. Только монетки. Маленькие символы труда, пота и крови, не запачканные ни тем, ни другим.

В храме нельзя орать, даже в религиозном экстазе, здесь дружно соседствуют боги — воины, боги стихий и даже хассанскому единому нашлось место, и перед ним лежит ковёр, чтобы подползать босиком, а наш, иритский, Сияющий, смотрит с купола, сверху, и постоянно горят живым огнём его светильники.

Как я не убеждал, что они будут коптить и покрывать купол и стены черной сажей, ничего не добился. Снаружи, на входе, не мигая, стоят мои фонари, а здесь повсюду висят живые огни, которые дрожат от движения воздуха и, я должен признаться, выглядят более живыми, чем мои смерчи в колпаках. А сажу можно и помыть, это верно…

В глазах отца вижу странное разочарование, злая фигура мощного воина, видимо, не устраивает его внутренний дух, а мать, наоборот, застывает около фигуры Кеи. Покровительница любви, на мой взгляд, слишком уж обильна женскими формами, чересчур облеплена детишками — ангелочками, но все мои женщины, включая малышку, умиляются, непринужденно и провинциально трогают богиню руками, даже целуют, как ближайшую родственницу, и ссыпают ей всю мелочь, которую я им дал. А отец, постояв и оглядевшись, свои медяки положил в чашу Сияющего.

Мне трудно их понять, потому что мои боги не здесь, они живут в моей душе и не требуют для себя никаких храмов, да и не могут выглядеть как фигуры, потому что зовутся они Любовь, Честность и Доброта, а медяков им не надо, как, впрочем, и кусков мяса. Но с храмом я не ссорюсь, наоборот, пока от его присутствия светлеют глаза моих мальчишек, мы друзья.

А потом все вместе, также, не спеша, бредем в мой кларонский особняк, наполовину недостроенный, но главное, дающий приют и тепло. И тут уж челюсти у родителей совсем отвисают до земли. Бедняги, после клановой тесноты, им кажется невероятным, почти оскорбительным иметь трёхэтажный дом с прислугой, с сараями, кухней, конюшней, точней, аралтанюшней, обнесенный оградой, с небольшим парком впереди и прудом сзади.

Мне тоже всё это непривычно, потому что в этом доме я практически не бываю, часто прилетаю в темноте, не глядя по сторонам. А строительство идёт и сейчас, зимой. Для рабочих выстроен тёплый барак, так что внешность дома постоянно меняется. Многого родители ещё и не видят. Да и не надо им знать, что внизу прячутся подвалы и среди них есть секретная комната связи со штабом.

Психологический удар смягчается знакомым лицом. Канчен-Ке, конечно, давно уже сообщили, кто и зачем приехал, так что я сразу, на входе, отмечаю непривычную суетливость, слишком густые запахи еды и общую атмосферу суматохи, а после встречи начинается коловерть поцелуев, раздевания, разглядывания живота, в котором сидит мой наследник, брожения по комнатам, заселения и переселения.

Мать, молодец, сразу включается в вихри простых житейских дел, смущаясь только помощью служанок. Ей надо разобрать одежду, постелить постели, всех переодеть и вымыть. А, вот, отец не может найти себе ни места, ни занятия. За него уже внесли все корзины из повозки, которые выглядят среди стен, украшенных тканями, не к месту, по-деревенски, как портянки на полке для дорогой обуви. Вещи уже извлечены и кое-как разложены, одежда сохнет в сушилке, так что он остался совсем не у дел и мне, поневоле, приходится его опекать.

Хотя, если честно, я абсолютно не знаю, как это делать. Понимаю, что осмотревшись и привыкнув к обстановке, он сумеет найти себя, но сейчас этот большой и очень самостоятельный мэтр, чувствует себя совершенно не на своём месте. Походив по дому, мы приземлились на диване в гостиной.

Диван — скромная каменная скамья, обитая кожей, утепленная для уютности точки приземления. Вообще, вся мебель в доме скромная и непритязательная, никакой вычурности, позолоты, всё просто, как в природе. Рядом стоят такие же по стилю табуреты, тяжелые и основательные, небольшой стол, в камине горит привычное топливо и глаза отца теплеют, так что мы садимся к огню и достаточно долго молчим.