Ника Созонова - Два голоса

Однажды ты увидела — вошла в ванную, когда я забыл закрыть задвижку. Глаза наполнились таким страхом, что я позволил отвести себя в больницу. Уверен, если б не ты, со мной и возиться бы не стали — отправили восвояси и открыли форточку, чтобы проветрить помещение. Но ты настаивала, сердилась, совала деньги — взамен страхового полиса (которого у меня, естественно, не было), и мне сделали чистку. По быстрому, без наркоза. Заметив, что еще два-три дня, и заражение было бы не остановить, кранты. Процедура была мучительной, я орал, не в силах сдерживаться, а ты в коридоре плакала, слушая мои крики.

Ты довезла меня в такси до дома, с забинтованным горлом, ошалевшего, где я тут же отрубился, упал в тяжелое забытье. Но вскоре очнулся от стойкого ощущения, что происходит что-то нехорошее. Войдя на кухню, увидел тебя, сидевшую за столом и внимательно изучающую наполненный шприц. Левая рука у плеча была перетянута жгутом.

— Ты что делаешь?! — Кажется, я впервые повысил на тебя голос.

Ты вздрогнула и обернулась.

— Еще ничего. Решила попробовать, но не уверена, что все сделала правильно. Хорошо, что ты проснулся — ты мне поможешь.

Я сделал очень глубокий вдох и на пять секунд прикрыл глаза. Зато потом смог говорить тихо.

— Когда захочешь покончить с собой, я достану тебе цианид или веревку намылю. Так я буду меньшей сволочью.

— Ты не будешь сволочью. Я же сама прошу. Не думай, не ради кайфа, а чтобы понять. Хочу попробовать все, что пробовал ты. Знать все, что ты знаешь.

— Может, еще сделаешь операцию по смене пола? Ведешь себя, как маленький глупый ребенок.

Я подошел к тебе и обнял, встав на колени. Шприц с белой дрянью маячил перед глазами, но я медлил вынимать его из твоих пальцев — это должно было быть твоим решением.

— Не глупый и не маленький. Я взрослый человек и понимаю, что, подсев на иглу, разрушу свою жизнь. Но все стало не важно, и это тоже не важно, понимаешь? Шкала ценностей перевернулась с ног на голову.

Ты гладила меня левой рукой по волосам, а в правой продолжала сжимать шприц. Его игла маняще поблескивала, и мне пришлось отвернуться — и это с учетом того, что укололся лишь пару часов назад, до того как отрубиться. Нужно было срочно что-то придумать, а мозг, как назло, не работал — лежал сырой массой внутри черепа, не подавая признаков жизни.

Твоя левая рука была мраморно-белой выше жгута, и я зубами расслабил его.

— Понимаю: ты хочешь побыстрее дойти до моего уровня. Чтобы быть на равных во всем. Тебе мало, что наши души на одной волне, тебе надо, чтобы и тела одновременно корчились в ломках. Это так романтично, правда?

Ты кивнула с улыбкой, демонстративно не замечая моего сарказма.

— Есть способ получше, чем героин. Быстрее дойдешь до моего состояния.

— Какой?

— В аптеке продается одно лекарство, свободно, без рецепта. Название вылетело из головы, помню, что на "к". Если его растворить в спирту и пустить по вене, вставляет не хуже беленького. А стоит намного дешевле.

— А в чем тогда подвох? Почему тогда ты его не употребляешь?

Ты наконец выпустила из пальцев шприц. Я стянул с твоего локтя жгут и принялся растирать предплечье.

— Минусы есть. Полное привыкание после двух-трех приемов и невозможность соскочить — ломает слишком мучительно. Живут после регулярного употребления в среднем года полтора-два. Но тебе же это не важно, наоборот: чем быстрее, тем лучше. Ну что, идем в ближайшую аптеку?

— Ты серьезно?

— Вполне. — Я взял твою левую руку, ожившую и порозовевшую, и погладил по вене, проступившей под тонкой кожей. — Есть, правда, еще один минус, но тоже несущественный. Измельчить эту гадость полностью невозможно, а крупные кусочки в местах укола вызывают некроз тканей. Попросту гниение. Я видел женщину, у которой за полгода употребления от руки осталась только лучевая кость. Вот эта, — я сжал твое запястье, и ты болезненно дернулась. — Две тонких косточки, а плоти нет — своеобразное зрелище. Потом она стало колоть в бедро, и оно тоже приобрело не лучший вид. Полгода на игле — и человек превращается в статиста в фильме ужасов. Но тебе-то какая разница? Я буду с тобой, а семья, друзья, коллеги — которые станут шарахаться от тебя, пытаясь подавить тошноту, а постоянная адская боль — это ведь такие мелочи. Они жили недолго и плохо, но зато умерли в один день.

Я отстранился, поднялся на ноги и отошел к окну. Вжался лбом в стекло.

За спиной было тихо.

— Делай, что хочешь — не буду тебе препятствовать. Помогать, правда, тоже. Только знай: чтобы стать такой же, как я, тебе придется убить для этого себя. А значит, и меня заодно — мы теперь так связаны, не разорвать. Такой вот парадокс.

— Прости меня, ладно? — Ты прижалась ко мне и часто моргаешь в спину, и сквозь тонкую рубашку я чувствую, как щекочут кожу мокрые ресницы. — Во мне много глупости, очень. Мне трудно бывает понять, что дважды два вовсе не обязательно четыре, как учили в школе, но в ответе может быть пять, сорок девять или бесконечность.

— В нашем с тобой случае дважды два — бесконечность.

От твоих прикосновений тоска и тяжесть рассасываются. Зато адски начинает ныть рана под повязкой.

— Да. Ты хорошо сказал. Понимаешь, я хочу все принять, все вместить. Стать идеальной, как круг или сфера. Но совершенство — не прерогатива этого мира.

— А в каком мире ты бы хотела жить?

— Там, где в душу можно войти, как в распахнутый настежь дом. Видеть, как видит твой любимый человек. Знать все то, что знает он. Чтобы тело и разум были не постоянной данностью, но временными пристанищами.

— Тогда никто не будет за ними ухаживать. Кому интересно возиться с местом, где пребываешь короткое время?

— У тебя болит шея.

Это не вопрос, а утверждение. Я знаю, ты чувствуешь мою боль так же часто, как я вижу через тебя.

— Болит — значит, живой. Что не может не внушать оптимизма.

— Можно вопрос?

Ты усаживаешь меня на стул и принимаешься осторожно разматывать бинт, чтобы посмотреть, что там творится.

— Для тебя — хоть луну с неба, хоть крокодила из ванной.

— А почему ты сам не перешел на это лекарство на букву "к"? Для тебя же было чем хуже — тем лучше.

— Смешно звучит, но, как выяснилось, я люблю собственное тело. Медленное самоубийство — да, но смотреть, как оно на глазах разлагается… Видимо, еще не дошел до той стадии, когда становится совсем пофигу. У меня слишком сильная психика и организм в целом. Даже ломки начались гораздо позже, чем обычно бывает. Чертово тело сопротивляется убиванию до последнего.

— Ой! — Это ты добралась до раны. — Знаешь, я, пожалуй, завяжу обратно, только поменяю бинт на чистый. Выглядит пугающе. Но лучше, чем было, — ты выдавила улыбку.

*** — Я хотела от тебя ребенка. Сейчас реально родить здорового малыша, даже если оба родителя заражены. Но ты так отчаянно сопротивлялся.