Ника Созонова - Никотиновая баллада

Джулька сейчас с клиентом, а то бы возразила, я думаю. Высказалась на тему, что 'козлих' на белом свете ничуть не меньше, чем 'козлов'. Надоело. Господи, как же все это скучно! Что же вы, такие умные, хорошие и красивые, делаете здесь? Бедные, никто их не любит — а за что любить-то? Чтобы встретить принца на белом коне (серебристом 'мерсе'), нужно, по крайней мере, быть принцессой. И проводить вечера на светских раутах, за неторопливой беседой на французском, а не предаваться глупым мечтам в промежутках между продажным трахом, заляпанными сотней чужих грязных прикосновений. Я вот никого не жду и ни во что не верю, поэтому я здесь и, по крайней мере, не лицемерю ни сама с собой, ни с другими.

От моей мамы пахло ванилью, а от папы хвойным одеколоном и пеной для бритья. Эти запахи — единственная оставшаяся память о них. Когда мне было три года, какой-то пьяный ублюдок выскочил на встречную полосу и лоб в лоб врезался в их машину. Мама умерла сразу, не мучаясь. А отец сильно обгорел, и за его жизнь врачи боролись два месяца. Но спасти так и не удалось. Добросердечных теть и бабушек у меня не оказалось, и перед трехлетней сироткой радушно распахнулись двери детского дома.

Я бережно хранила эти запахи в кладовой самых сокровенных воспоминаний. Перебирала, закрыв глаза, спрятавшись с головой под одеяло или стоя в самом центре круга из орущих, визжащих детей. Центр — место лидера или изгоя. К первой категории я не относилась: всегда была слишком маленькой, слишком рыжей и слишком замкнутой. Мне не нравились шумные игры, я не подлизывалась к воспитательницам, чтобы выбиться в их любимицы, не примыкала к кружку очередного заводилы. Я молчала, когда меня дразнили или тыкали ручкой в лицо, загнав в угол. Я считала это в порядке вещей: если все против меня, значит, так правильно. Большинство ведь не может быть плохим: не они сволочи, а я — нелепая дура и неумеха. Не было никого, кто смог бы мне объяснить, что это не так.

Нет ничего более безжалостного и бессмысленного, чем стайная детская ненависть. Мне было семь лет, когда меня заперли в пустом классе и выключили свет. Я смертельно боялась темноты и потому, забившись под парту, тихо подвывала от ужаса. Я просидела так всю ночь на голом полу и сильно простудилась. На следующее утро меня положили с высокой температурой в изолятор. Я покачивалась в липком полусне, расцвеченном кошмарами, когда ко мне на кровать подсел незнакомый мальчик, по виду старше меня на три-четыре года.

— Давай дружить, Тэш! Меня зовут Микаэль, или Мик, — улыбнулся он мне.

— Ты хочешь дружить со мной? Ты обознался. Меня зовут Наташа, а не Тэш, и все говорят, что я дура. — Испугавшись, что он и впрямь ошибся и сейчас встанет и уйдет, я заговорила быстро-быстро: — Но зато у меня есть кукла Алена, правда, у нее нет глаза и ноги, но она хорошая и все-все понимает, и еще я умею лепить собачек, хочешь, покажу?..

— Конечно, Тэш. Только сперва тебе нужно выздороветь. А потом я научу тебя делать из бумаги надувного чертика. А то, что тебя зовут Наташа, я знаю — просто не люблю длинных и скучных имен. Наташ много, а Тэш будет всего одна. Ты тоже лучше зови меня коротко.

Он поднялся, собираясь уходить.

— Ты придешь еще? Завтра?..

— Конечно.

— Это здорово. Я буду звать тебя Мик.

Он кивнул, улыбнулся и вышел. А потом пришел на следующий день, как и обещал, а потом еще и еще. Мы виделись ежедневно: играли, болтали, делились всем, что имели. А когда мне исполнилось семнадцать и мне дали полагающуюся по закону комнату в коммуналке, стали жить вместе. Точнее, в одной комнате.

Мик далеко не ангел. Он знает все мои болевые точки и умеет чувствительно на них давить, когда мы ссоримся. А еще его никто не видит, кроме меня. Я прочла много книг по психологии и психиатрии и просмотрела кучу фильмов, но так и не смогла поставить себе диагноз. Но это не так важно — главное, что я не одинока, и если Мик — всего лишь плод моего больного воображения, то я рада своему нездоровью. Когда я его спрашиваю изредка, кто же он такой, он пожимает плечами и отвечает, что и сам не знает. Врет, наверное.

………………………………………………………….

МИК:

Я никогда не врал ей. Я действительно почти ничего о себе не знаю. Это похоже на амнезию: хорошо помню себя с того момента, как впервые увидел Тэш. А все, что было до этого — как в тумане. Цветном, тревожном тумане. Какие-то догадки насчет того, кто я и откуда, у меня есть. Но озвучивать их Тэш я не решаюсь. Пока, во всяком случае. Только две вещи знаю твердо. Первое: я не галлюцинация. Второе: без нее я не смог бы существовать, по крайней мере — здесь и так.

Я знаю ее полностью, и при этом — совсем не знаю. Вот ведь, бывает и так. Знаю наклон головы в минуты задумчивости — могу назвать угол между маленьким подбородком и ключицей. Движение бровей и количество морщин на лбу, когда она хмурится. Когда злится, она смешно раздувает ноздри или скалится, как маленькая волчица или лиса. Впрочем, это последняя стадия, когда все доводы исчерпаны и наружу выплескивается неконтролируемая ярость.

И при этом Тэш то и дело удивляет меня. Сегодня, к примеру, притащила рыжего котенка, заявив, что он будет жить с нами. На мое возражение, что два рыжих экземпляра — не многовато ли для восемнадцати квадратных метров, предложила заткнуться или выметаться самому, поскольку два рыжих экземпляра вполне способны прожить без одного белесого и занудливого. Потом, правда, извинилась — осознав, что обидела меня не на шутку. В общем, котенок был назван Желудем (непонятно, почему не Грецким Орехом или Арахисом), накормлен, напоен и спать уложен — и не куда-нибудь, а на мой диван. Походя он разрушил ее теорию обо мне как о призраке (точнее, одну из версий) — поскольку ничуть меня не пугался, не шипел, а вполне приветливо терся о ноги, оставляя рыжую шерсть на джинсах.

— Нет, я тебе точно говорю: ты — раздвоение мой личности! — Скинув жуткие туфли на платформе (по-моему, это орудия пыток, а не обувь, способная подчеркнуть достоинства женских ног), она забралась в кресло у компьютера и принялась щелкать мышью.

— Ты прекрасно знаешь, что мне неприятна эта тема. Мало того, что ты единственная, кто видит меня, так тебе еще доставляет садистское удовольствие каждый раз тыкать меня в это носом, словно щенка в разгрызенный им тапок.

— Да не бери в голову, дорогой! У меня просто выдался тяжелый денек.

— Что, клиенты затрахали? — Я злюсь и потому хамлю.

Вообще-то, я стараюсь не касаться темы ее работы. Меня воротит, когда она начинает что-то рассказывать о клиентах или о девочках, но мешать ей жить так, как она хочет, я не собираюсь. В конце концов, я не ее духовник и не ее папа.

— Недотрахали, если тебя это так волнует. Пустой день.