Ника Созонова - Nevermore, или Мета-драматургия

АЙВИ: С ней чуть инфаркт не случился, когда узрела меня в таком виде.

БЭТ: Мо-лод-ца! Ты офуительная девушка. Если честно сказать, внешность для меня давно уже не важна. Я душу твою вижу.

АЙВИ: Несколько преждевременное заявление! Свою душу даже я не вижу.

БЭТ: А еще у меня мечта была в дальней юности: иметь свой остров в Исландии — сидеть на нем, бухать и ветер слушать.

АЙВИ: Здорово. Я тоже от Бьорк угораю.

БЭТ: Приезжай! На пару дней хотя бы. А то я приеду! Твоей матушке раздолье будет — волосы у меня до колен.

АЙВИ: Помним-помним. Волосы — твой бренд. Но разве ты сейчас один? По-моему, тебя окружают восторженные поклонницы.

БЭТ: Окружают, со всех сторон, даже слишком тесно. И поклонницы, и поклонники. Но, тем не менее (вздыхает, с кавказским акцентом), я савсэм адин!

АЙВИ: Что-то не верится.

БЭТ: Если совсем честно… есть тут одна. Один.

АЙВИ: Одна или один — нельзя ли определеннее?

БЭТ: Трудно сказать с уверенностью. Человек сменил пол в юности. Сейчас ему — ей — тридцать пять, но выглядит на двадцать. Супер. Пишет стихи, классно делает тату и фотографирует.

АЙВИ (с ноткой ревности): Вижу, 'оно' много для тебя значит.

БЭТ: Честно? Я им восхищаюсь. Персонаж прямиком из Серебряного века. Андрогин чистейшей воды, то есть бросивший вызов богам. Он на форум, кстати, заходит. Но редко. Под ником Атум.

АЙВИ: А-а. Помнится. Что-то этакое высокомерно-эстетское.

БЭТ: Есть немного. Считает всех нулями — и не без повода. Он гениальный и очень несчастный. Несмотря на бабки и внешний блеск. Потому что в женском теле ощущает себя еще более нелепо, чем когда-то в мужском. И вообще, в нем есть что-то мертвенное… Эй, ты что? Отключаешься?!

АЙВИ: Поздно уже. Завтра на работу.

БЭТ: Но ты же четыре часа спишь?

АЙВИ: А сегодня хочу выспаться. Пока.

БЭТ: Погоди! Меня не туда занесло, с Атумом. Послушай!..

Айви нажимает ногой клавишу, выключаясь. Уходит. Бэт разочарованно бредет в другую сторону.

Из дневника:

'…Есть люди утра и люди ночи, вечерних сумерек и предрассветной ознобной мглы, а я — человек заката. Я смеюсь, и чем больнее мне, тем громче звучит мой смех. Я заворачиваюсь в него, как в кокон, стараясь убедить себя, что это не мой мозг трещит под напором реальности, а — звенит капель, сигналят машины, мяукают апрельские коты, и мое бессилие — лишь следствие весеннего авитаминоза, и только.

………………………………………………

Тихий темный вечер. Небо, оранжевое от городских огней. Ищи, ищи меня — все равно не найдешь. Я затерялась в тысячах равнодушных спин, мой голос стал похож на миллионы других голосов — такой же пустой, набитый ватой чужих слов. Болота моих глаз иссохли, на их месте лесная полянка, а глубины нет. Со мной остались лишь дождь да ветер, и я пьянею лишь от запаха весенней грозы, и только тогда становлюсь такой, как раньше, и только в такие дни ты можешь узнать меня…

………………………………………………

Кто я? Зачем я здесь, вернее — за что? Я затерялась в собственной душе, словно в дремучем лесу среди вековых елей, колючих кустов и высоченных сосен. Может быть, хотя бы завтра, в мой праздник, случится хоть что-то хорошее?..'

Ненавижу телефоны. Не могу, не умею разговаривать, не видя лица, выражения глаз и губ. Пластмассовый монстр или писклявая игрушка мобильника заставляют мои мысли путаться, а голосовые связки — издавать глупое хихиканье. (Со временем, наверное, мне будет являться в кошмарах огромная, раскаленная добела телефонная трубка, затягивающая в свое пышущее жаром и звоном нутро. А потом я попаду в сумасшедший дом с острым психозом — стану истребительницей телефонов и убийцей мобильников.)

К счастью, Бэт и Даксан были приглашены заранее, и я только напомнила и уточнила время по 'мылу', не прибегая к ненавистной трубке.

Ради моего торжества Таис согласилась переночевать у подруги. В моем распоряжении оказались обе комнаты в коммунальной квартире, где мы с ней обитали вдвоем. Главное, не лишнее пространство, конечно, а отсутствие ее бдительных глаз, без которых я буду чувствовать себя намного свободней — тем более что празднество предполагалось вести до утра. Не каждый день исполняется восемнадцать лет… не каждый год. И даже не каждую жизнь.

Гвоздем программы был, разумеется, Бэт. Даксана я пригласила скрепя сердце (скрипя сердечными клапанами): не потому, что невзрачен и утомляет обилием мрачных цитат — меня напрягала его влюбленность, которую он демонстрировал с первой встречи. Возможно, это одно из проявлений моей ущербности, но я никогда не могла понять девчонок, кайфующих от наличия рядом кого-то преданного и вздыхающего, но абсолютно не нужного. Меня такие отношения стреножат: на предложения встречаться или пожениться ответить нечем, а сурово отшить — жалко. Лучший выход — обратить унылого воздыхателя в веселого и ненапряжного друга, но такой фокус получается далеко не со всеми. (Даксан, весь в комплексах, как ежик в колючках, в это счастливое меньшинство не входил.)

Но и не приглашать демонического юношу было нельзя: как никак он был членом 'суицидного братства', приятелем Бэта, и мой игнор мог не одобрить главный человек моей жизни.

Какое-то время я колебалась относительно Эстер. Со дня знакомства в кафе она выказывала мне знаки приязни: звонила, справляясь о настроении, оставляла приветливо-остроумные комменты в моем 'жж', а однажды пригласила прогуляться по своему любимому Смоленскому кладбищу.

Я тоже люблю это место, особенно часовню Ксении Петербуржской с ее сотнями записочек-просьб и обилием свечей внутри и снаружи. Еще там похоронен мой отец ('биологический отец', как обязательно уточнила бы Таисия). С его могилой у меня связано интересное потустороннее переживание, которым я не преминула поделиться, лишь только мы до нее дошли:

— Мне было тогда тринадцать. Где-то через неделю, как он умер, Таисия привела меня сюда, чтобы показать фото на могиле. Не помянуть или, там, поплакать вместе, а продемонстрировать фото — большое, цветное и очень характерное, по ее словам: 'с красными губами фавна'. Я бы взглянула и без слов поняла, почему она скорей умерла бы, чем разрешила мне с ним видеться. Фото на могиле не оказалось: видимо, кто-то увел — он ведь был достаточно известным человеком, хоть и в узких кругах. Был только ворох цветов, венков. Мы стояли, разочарованные, и вдруг она пошатнулась, оперлась на меня и спрашивает: 'Тебя случайно не тошнит? Голова не кружится?..' Меня и впрямь тошнило… или мутило — такое состояние, словно вот-вот грохнешься в обморок. Не сговариваясь, мы быстрыми шагами пошли прочь. Отошли метров на двадцать, и все прошло. Постояли у часовни Ксении, помолились каждая о своем и двинулись назад. Когда проходили мимо его могилы, я прислушалась к своим ощущениям: голова опять закружилась, но слабее, чем в первый раз. Когда вышли за ограду, моя нестандартная Таис изрекла: 'Я была не права. На кладбище нужно приходить в соответствующем состоянии — скорбном, серьезном. Либо не приходить вовсе. Он оскорбился. Прости, что рикошетом и тебя задело…'