Сергей Радин - Стража

… Одноэтажное здание маленького кафе осталось позади. Перейти дорогу к дому у первого подъезда — а там и до своего рукой подать.

Ниро вдруг забеспокоился. Сначала он остановился и всем телом развернулся посмотреть назад, на остановку. Тёмный прямоугольник кафе, вросший в землю, и на его фоне сравнительно маленький кубик мусорного ящика, упирающийся в чахлый кустик, — вот, пожалуй, и вся картинка. Чего бы, кажется, беспокоиться?.. Пёс отвернулся и шагнул было к дому. Но снова замер, склонив жёсткую башку — теперь словно прислушиваясь.

Вадим присел на корточки, обнял пса за шею.

— Ты чего?

А сам тоже прислушивался и пока только недоумевал, почему такая тишина за кафе, на дороге, где остались боевики Чёрного Кира. Местность там не под уклон, чтобы пустить мотоцикл без мотора.

Мотнув головой, точно досадливо отгоняя неотвязную мысль, Ниро пошёл к дому. Но поступью какой-то неуверенной, и уши стояли торчком, настороже.

И так же неуверенно двинулся за ним Вадим. Глупости — думалось ему сердито. Но ощущение, что вот-вот окликнут, оставалось. И даже хуже. Крепло дурацкое убеждение, что в воздухе… Он попытался определиться конкретнее, на что это похоже — то состояние пространства, которое пронизано чем-то множественным и тончайшим. Кроме строки из Пастернака ничего не могло вспомниться: "И ветер криками изрыт". Только ветра нет. Криками изрыт воздух.

Абсолютная тишина. Какие крики? Навыдумывал.

— Ниро, идём.

Они стояли на краю дороги и не решались идти дальше.

… Странно, что они ещё и повинуются ему.

Когда Скиф велел ехать за Вадимом, то наказал строго-настрого ехать с ребятами. Сказал непонятно: "В куче твой след потеряется". Что за след и зачем ему нужно теряться? Но Скифу не верить нельзя. Он всё знает.

Сколько Андрей ни гнал мысли о недавнем, они упорно возвращали в комнату, уютно-жёлтую от живых огоньков свечей. Когда пришёл сюда в первый раз ("Саид, передай Киру, что ребята почти пришли в себя"), поклялся прийти ещё; незаметно, но посидеть тут. Чем-то комната очень уютна, чего в своём доме он не замечал. Вроде, и мебель старая, и дорожки от старости потёрты, а хорошо здесь, душевно (подружкино слово идеально подходило). Век бы здесь сидел… Исхитрился, пришёл. Не повезло.

Бесшумно и медленно открывая дверь из прихожей в комнату, увидел спину Чёрного Кира. Тот стоял напряжённо — Андрей угадал по приподнятым плечам. Поцапались? Кто с кем? Вадим при отце Дионисии вон всё так же, на диване, как давеча. Оба какие-то испуганные. Андрей, конечно, знал, что с Кириллом тяжело, но ведь и договориться всегда можно. Чего они не поделили?..

Из другой комнаты вышел Скиф. Остро глянул на Чёрного Кира, и тот, как во сне, шагнул к креслу. Медленно, точно стекая, сел. Прежде чем Андрей успел разглядеть его лицо, Кирилл опустил голову. Скрюченные пальцы вцепились в обшивку кресла, словно пытаясь продрать её…

Скиф на сидящих на диване даже не взглянул. Он бесшумно прошёл комнату, встал напротив Кира, но на почтительном расстоянии. На Андрея взглянул рассеянно — так, новый элемент в оформлении интерьера, не самый интересный.

Андрей не обиделся. Некогда. Да и прав Скиф. Чёрный Кир сейчас требовал больше внимания.

Пальцы Кира разжимались неспешно, но даже разжатые, они здорово напоминали когти. И они дрожали от чудовищного напряга. А потом Чёрный Кир медленно поднял голову. В свете живых огней тускло блеснули не привычные тёмные глаза, а нечто белесовато-мертвенное, как будто Чёрный Кир умер и гниль в первую очередь коснулась его зрачков. И чем больше Андрей глядел в эти белёсые глаза, тем в большее впадал оцепенение. Как на хорошо смазанном шарнире, голова Чёрного Кира повернулась — и вот уже в его глаза не надо смотреть, они сами впились в ещё живые глаза Андрея. Почему-то под контролем этого искажённого от напряжения лица Андрей, наоборот, расслабился.

Всё становилось проще. Какие там чувства, переживания… Мы — они. Охотники — законная добыча… Приятный холодок начал тушить жар внутри. Машинально пройдясь ладонью по лбу, он почувствовал под мокрыми от пота пальцами заледеневшую кожу.

Андрей знал, что умирает. Знал, во что умирает. Внутри ещё что-то живое слабо ныло, но холод перерождения глушил дурацкое нытьё и торжествовал: "На этот раз я не отщепенец в команде хозяина! Я равный ему в обличие живой смерти!" И Андрей про себя лишь сетовал, что его-то перерождение идёт слишком долго. Команда уже — знал он — в том же состоянии, что и Чёрный Кир.

Боковым зрением увидел: огромная тень шатнулась к нему. К ледяному затылку словно раскалённый железный прут приложили. Скиф. Какого чёрта ему надо? Это его ладонь на затылке. Андрей протестующе зарычал, но с места сдвинуться не смог. Не давало оцепенение, сопровождающее перерождение. Второй ожог! Вторая ладонь Скифа упёрлась в его грудь. "Встань, заступа, вкруг мира человеческого!.." Два сжигающих потока от ладоней Скифа встретились в районе лёгких, влились во все жилы и согрели Андрея, а заодно прочистили мозги. И восприятие. Только он начинал смотреть на мир из каких-то теней, будто из-за множества тёмных, но прозрачных занавесей, и не смотреть, а подглядывать, — как его выдернули из этих сумеречных теней — и снова в тёплой уютной комнате. И всё, вроде бы, хорошо, да вот ноги подкашиваются, и хочется или плакать, или сладостно бить кого-то, кто повинен в ужасе происходящего.

И огромное чувство облегчения с примесью горечи: "Я человек, но я опять чужой среди ребят".

А Чёрный Кир встал и, не глядя ни на кого, вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь.

И тогда-то Скиф велел ехать к перекрёстку близ старого кладбища и ждать там Вадима.

Андрей не сразу понял насчёт Вадима. Вот же он, Вадим, сидит около отца Дионисия! Взглянул — и выругался сквозь зубы. Не переборщил ли колдун? Теперь понятно, из-за чего психанул Чёрный Кир, из-за чего ушёл в сумеречный мир. В кои-то веки доверился — обманули…

… Вокруг колёс мотоцикла метёт позёмка. Серая — потому как пыльная. Мятые обрывки газет подпрыгивают, кувыркаются. Нехотя переваливаются камешки чуть крупнее песчинок. Два-три окурка затесались в небольшой пока вихорёк, но напор воздуха маленький, и они то и дело падают и, помотавшись на месте, замирают до следующего порыва странного, своевольного миниторнадо.

А возле бордюра, в чёрной тени, распластались уже три пакета: два драных, чёрных, и один целёхонький, плотный, цветной. Последнему труднее прятаться: только сожмётся — тут же и тянет развернуться во всю ширь.

… Ниро… Пса вдруг передёрнуло. Так сильно, что Ниро оступился с придорожного бордюра, куда только что с превеликой неохотой поставил лапу. Но для пса оступь стала незамеченной случайностью, "по сравнению с мировой революцией". Ибо он резко развернулся и сначала лишь быстро пошёл, а затем уже помчался пулей к придорожному кафе.