Кирилл Шатилов - Под флагом серо-золотым

Правда, сам он, как и многие жители Малого Вайла’туна, а тем более замка, которым перевалило за пятьдесят зим, знал несколько расхожих слов на неудобном для произношения языке шеважа в память о том времени, когда вабонами твердо, но последовательно правил Гер Однорукий, и некоторым из пленных дикарей было позволено жить среди своих поработителей. Однако он и представить себе не мог, чтобы кто-то из шеважа да еще сегодня, в пору наиболее напряженного противостояния между обоими народами, не только получил возможность, но и удосужился выучить речь заклятых врагов. Последние зим десять, а то и пятнадцать шеважа и вабоны видели друг друга разве что через натянутые луки, и единственным словом, которое с грехом пополам могли запомнить рыжие лесные демоны, был клич «Сигора! Победа!». Правда, едва ли те, кто его слышал, могли передать его соплеменникам, поскольку он означал, что вабоны взяли верх и что противник разгромлен. А поскольку проку от пленных Ракли больше не видел, вабоны добивали любого, кто подавал хоть малейшие признаки жизни. Олак знал об этом не понаслышке и был уверен, что приказ выполняется неукоснительно. Знал, вернее, догадывался он и о том, что хитрый Ракли в свое время предпринимал попытки заслать в Пограничье лазутчиков, которым предписывалось втереться в доверие к шеважа и, пользуясь природным сходством, выражавшимся в рыжих волосах, зажить жизнью дикарей, выполняя задачу глаз и ушей вабонов. Насколько эти попытки оказались удачными, Олаку слышать не приходилось. Судя по тому, что творилось в Пограничье теперь, Ракли был застигнут врасплох. Скорее всего, бедных лазутчиков быстро распознали и уничтожили в отместку за гибель пленных соплеменников. Хотя, если никто никого не вводит в заблуждение и рыжая бестия в самом деле может сказать что-то членораздельное, не результат ли это ее знакомства с кем-нибудь из лазутчиков? Подумав еще, Олак сам ответил на свой вопрос отрицательно: не мог лазутчик, каким бы чудом ему ни посчастливилось остаться в живых, рисковать всем, открывая врагам свое происхождение. И уж тем более учить дикарей вражескому языку. Если только…

— Вина для Локлана! — бросил он виночерпию, молоденькому пареньку, сыну одной из поварих. И пока тот переливал через воронку содержимое одной из початых бочек в пузатую бутыль, добавил: — Крыс больше не видел?

— Совершенно не видел, вита Олак! — испуганно замотал головой мальчуган. — Ума не приложу, как они могли здесь оказаться. Мы всегда держали здесь трех кошек. Теперь их пять.

— А ты не знаешь разве, что некоторые кошки боятся крыс? — Олак подхватил бутылку за перевязанное кожаной бечевкой горлышко и проверил плотность пробки. — Лучше поймай лису и запри ее на ночь-другую.

— Лису?

— А ты попробуй.

Олак поспешил обратно.

… если только шеважа не додумались до того, чтобы побить вабонов их же тайным оружием. Для этого им нужно переловить шпионов Ракли и сохранить им жизнь с условием, что те в свою очередь будут обучать их лазутчиков, которых потом зашлют в Вайла’тун. Если уже не заслали. Конечно, рыжие вабоны наперечет, на них смотрят косо, но ведь они все же есть. Обязательно нужно будет при случае поделиться своими сомнениями с Локланом.

Олак, конечно, не был откровенен в своих размышлениях до конца. Даже перед самим собой. Вероятно, воспитание и опыт изворотливости в непростых условиях придворной жизни сделали свое дело, и он научился не говорить то, во что верил, а верить тому, что говорил.

Последнее время его действительно тянуло в Вайла’тун. И причиной тому, как правильно догадывался Локлан, была женщина. Однако совершенно не в том смысле, какой обычно вкладывается в подобную догадку.

Олак совсем недавно заново обрел дочь. И произошло это настолько неожиданно для него самого, что он сразу не успел признаться в этом Локлану, а теперь и признаваться было как-то неудобно. Вкратце же его история, начавшаяся зим за двадцать с лишним до описываемых событий, сводилась к следующему.

Как и многие из тех, кто мог себе это позволить, Олак имел двух жен. Собственно, второй женой он решил обзавестись, когда выяснилось, что его любимая красавица и певунья Лайла, сколько ни старайся, неспособна иметь детей. У вабонов жить без детей было не принято. Женщине еще куда ни шло. Но не мужчине. Для того, в частности, чтобы дать бездетным мужчинам шанс, и существовала традиция брать в дом вторую, а подчас и третью жену. Олаку в этом смысле, можно сказать, крупно повезло. Брат Лайлы погиб в Пограничье, сделав вдовой приятную во всех отношениях молодую женщину по имени Адара. Лайла против нее тоже ничего не имела, и скоро под одной крышей зажили все четверо, поскольку у Адары уже был маленький сын от погибшего мужа. Он-то и явился причиной последующих злоключений Олака. Как известно, все та же традиция предписывала, чтобы рожденные во втором замужестве дети были мальчиками: девочек у вабонов был извечный переизбыток. Если все-таки рождалась девочка, родители безропотно соглашались на то, чтобы ее с первых же дней отдавали в приют, называемый Айтен’гардом, то есть Обителью Матерей.

О том, что происходило с сиротой дальше, в народе обычно помалкивали, хотя, как водится, где тайна, там и слухи. Поговаривали, что девочек готовят к служению культу легендарных женщин-героинь, слава которых в обычной жизни была несоизмеримо меньше, чем у общепризнанных героев. Злые языки утверждали, что все это только ширма, а на самом деле питомицы Обители предназначаются для плотских утех хозяев замка и их ближайших сподвижников. Выдвигались предположения и совмещавшие обе точки зрения: о том, что Обитель потому и посвящена матерям, что из девочек воспитывают культовых хорен, предназначение которых — ублажать избранных мужчин и рожать детей для всеобщего блага. Как бы то ни было, ткани, изготовленные в Обители руками бедных сирот, котировались на рыночной площади выше остальных, а сшитые из них наряды носились разве что по большим праздникам. Находился Айтен’гард на территории Большого Вайла’туна и никем, кроме самих его обитательниц да зарослей дикого винограда, специально не охранялся, правда, со стороны он походил на перенесенную из Пограничья заставу: те же высокие стены из бруса, тот же ров, тот же подъемный мост. Внутрь его не проникала ни одна посторонняя душа, а рассмотреть происходившую в нем жизнь сверху, даже со стен замка, не представлялось возможным. Только пожилые настоятельницы иногда пересекали ров кто на телеге, кто верхом и отправлялись с товаром на рынок. Никто не видел, чтобы они возвращались обратно, груженные покупками или просто съестными припасами. Вероятно, хозяйство Айтен’гарда снабжало его обитательниц всем необходимым. Хотя подобная завидная независимость от внешнего мира порождала слухи о том, будто Обитель соединена с замком разветвленной сетью подземных ходов.