Айрон Розенберг - Темный прилив

Но Гул’дану было не до мозаик и резьбы, думал он лишь о магической мощи, ожидавшей в склепе, запрятанном в недрах храма. Когда добрался до склепа, замер, наслаждаясь торжеством.

— Теперь, Саргерас, я возьму остатки твоей силы и поставлю этот жалкий мир на колени! — пообещал шепотом.

От чувства близкой силы кружилась голова, бросало то в жар, то в холод, мысли скакали, сбивались. Шар света, изначально сотворенный размером с ладонь, теперь сделался вдвое больше Гул’дановой головы, и зеленый огонь его клокотал, невыносимо сиял и разогрелся так, что пришлось удерживать его в середине зала, чтобы он не прожег стены. И это все просто от близости к источнику силы! На что же станет способным он, Гул’дан, когда коснется источника по-настоящему, когда впитает его, сделает частью себя?

Поглощенный предвкушением, Гул’дан махнул прочим — отойдите, мол, — и те покорно отступили к дальней стене зала. Взялся за тяжелую каменную ручку огромной железной двери, закрывавшей вход в гробницу. Единственное неизукрашенное место во всем храме, дверь эта своей простотой производила впечатление куда более сильное, чем статуи и барельефы. Будто объявляла: здесь не место завитушкам и развлечениям, здесь важное и страшное.

Трепеща от нетерпения, чернокнижник надавил на рукоять всем весом. Та, заскорузлая за столетия бездействия, подавалась с трудом. Пальцы чуть кольнуло — сработало заклятие. Безобидное, даже, скорее, не заклятие, а ключ, запускавший магию посильнее. Гул’дан ощутил ее, ждущую, готовую ударить. Но заклятие-ключ дернулось туда-сюда и остановилось, ничего не запустив. Саргерас предупреждал: так оно и случится. Эгвин закляла гробницу против людей, эльфов, дворфов, даже гномов — против всех рас Азерота. Но Гул’дан был орк, а Эгвин никогда и не слышала о Дреноре. Ее заклятие не подействовало, и чернокнижник смог дожать ручку до конца, до громкого щелчка. Затем толкнул изо всех сил — и дверь распахнулась!

За дверью лежала тьма, и ее не смог рассеять даже колдовской свет. Ледяная тьма — холод в мгновение ока парализовал Гул’дановы пальцы, выморозил легкие. И медленно-медленно тьма слепилась в чудовищ, в копошащихся, ползущих, корчащихся тварей с глазами из зияющей тьмы, столь черной, что было больно смотреть на нее. А еще эти твари смеялись, достигнув наконец порога заточившей их темницы, выбираясь наружу и подступая к ошарашенному Гул’дану и его приспешникам.

Демоны. Но таких он никогда прежде не видел. Думал: всяких уж чудовищ навидался, но по сравнению с этими они лишь детские страшилки, безвредные, легко изгоняемые.

«Не-е-ет!» — взвизгнул Гул’дан немо, не в силах вытолкнуть из глотки слова. Оно не так должно быть, по-другому должно, Саргерас ведь обещал!

Пытался призвать магию, поднять руки, побежать — хоть что-нибудь сделать. Но один лишь вид монстров омертвил тело и душу — и смертный, считавший себя уже хозяином мира, мог лишь наблюдать, дрожа, как ползут смертоносные твари, как их сотканные из тени когти касаются, гладят лицо.

Но первое же касание встряхнуло и пробудило, и Гул’дан припустил со всех ног, стараясь убраться подальше от оживших кошмаров. Драк’тул и прочие, стоявшие раньше у стены, исчезли — наверное, уже удрали. Из подвала донеслись душераздирающие вопли, а Гул’дан мчался, минуя коридор за коридором. От демонского касания лицо горело огнем. Чернокнижник притронулся и обнаружил глубокий порез.

— Сгинь навеки, Саргерас! — проклинал, ковыляя через комнаты и альковы, мимо колонн и пилястров. — Меня не победить так запросто! Я — Гул’дан, я — воплощенная тьма! Моя жизнь не может кончиться так… так нелепо… так страшно…

Остановился отдышаться, прислушался: ничего. И крики затихли. «Ну, проклятые слабаки! — подумал о колдунах, пошедших с ним к гробнице. — Должно быть, все уже передохли!»

Щека пульсировала болью. Прижал к ране руку, пытаясь унять кровь. По телу растеклись дурнота и слабость, голова кружилась.

— Нет, нужно двигаться, быстрее! — приказал себе угрюмо. — Одной моей силы хватит, чтобы… чтобы…

Застыл, прислушиваясь. Что это за звук? Слабый такой, повторяющийся, полный злобного наслаждения, издевки — от него мурашки по коже.

Это же смех…

— Саргерас, ты смеешься? — воскликнул яростно. — Хочешь высмеять меня? Мы еще посмотрим, как ты засмеешься, когда я завладею твоим пылающим Оком!

Завернул за угол — и оказался в большой комнате с удивительно пустыми, чистыми стенами. Побуждаемый странным, непонятным желанием, подошел к ближайшей стене и принялся выводить каракули своей кровью, описывая гробницу и ее стражей. Замирал несколько раз, отдыхая, когда изнемогал, когда уже не было сил поднять отяжелевшую руку.

«Стражи… напали вдруг, — выскреб на стене дрожащей рукой. — Я… умираю…»

Смерть стояла за плечами, и Гул’дан торопился закончить дело, пока она не взяла свое. Уже слышалось позади то самое: сухое, жадное поскребывание, слышанное в гробнице. Демоны близились!

«…Если б только мои слуги не предали меня!» — написал, стараясь разглядеть стену сквозь повисший перед глазами туман.

Глотка пересохла, тело почти не слушалось. Понял вдруг: слуги здесь ни при чем. Сам обманывал себя, считая хозяином, повелителем, могучим магом. А на деле был немногим больше пешки, марионеткой, рабом. Вся его жизнь — сплошной обман, фальшивка, злая шутка по-настоящему сильных. Но скоро она кончится.

«Дурак я был», — подумал горько.

Бросился наутек, зная заранее: слишком поздно. Спустя мгновения сотканные из тени когти коснулись, впились глубоко. Голос вдруг вернулся к Гул’дану, чтобы выпустить из горла страшный, пронзительный крик.

Ренд, перевязанный наспех поясом убитого воина, уже взмокшим от крови, протянул руку, преграждая брату путь.

— Нет, Мэйм!

— Надо за Гул’даном! — прорычал Мэйм, качаясь от слабости.

Грубые повязки на его ноге и плече пропитались кровью.

— Нужды нет, — заверил брат. — Эти… эти твари поработали за нас!

Что-то неимоверно диковинное выбралось из строения перед ними: ног до несуразности много, там и сям натыканы суставы и сочленения, а уж зубов вовсе не сосчитать. За ним выползли другие такие же — и тут же все бросились на орков, грызя и терзая, будто изголодавшиеся хищники добычу. Несколько орков обмерли от страха, но прочие бросились в драку и чудовищ прикончили. Те оказались на удивление выносливыми: чуть не на куски разрубленные, все еще дергались и кусались.

Хоть и простой воин, Ренд умел чувствовать магию — и ощущал ее в древнем строении, откуда выбрались жуткие твари. Чудовищную, исполинской силы магию — и черную, безмерно злую, налитую страшной ненавистью ко всему живому и дышащему. Выпущенные наружу твари были лишь крохотной толикой зла, таившегося внутри.