Александра Верёвкина - Осколки вечности

Эх, порой и мне трудно выразить словами свои чувства, поэтому вернемся к действию. До заброшенного здания (судя по облупленной табличке, красующейся у дверей главного входа, нацист держал нас в психиатрической лечебнице имени Роберта Шелкиса) я добрался без проблем, если не считать за таковые мучительные спазмы в позвоночнике. А вот отыскать ранее покинутый подвал, где остался Вердж, вышло куда более мудреной задачей. В итоге с остывающим трупом на плече я бесцельно прошлялся по цокольному этажу целых десять минут и лишь затем наткнулся на неприметную лестницу длиной в добрых полмили. Изнуренный Бэтмен попался мне на половине пути. В полубезумном состоянии, истекающий кровью он, потеряв ориентацию в пространстве, похвально карабкался вверх по бетонным ступенькам. Ползком, на четвереньках, по-пластунски — как угодно, только бы поскорее вырваться из плена той смердящей ванной. И это его желание мне было очень близко.

— Кушай, сына, от пуза, — с притворной слезой проголосил я, сваливая ношу у ног измотанного вампира.

Тот посмотрел на меня с недоверием, молча пощупал прокушенную шею, убеждаясь в теплоте доставленной крови, и с детским восторгом в глазах принялся восстанавливать жизненные потери. Пил жадно, без продыху и оглядки на воспитание втягивал в себя сладчайший нектар и по-звериному щурился от удовольствия.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он, когда, насытившись, сумел оторваться от почти неотделимого от плеч горла. — За все спасибо, Лео.

— Да чего там, — якобы смущенно потупился я, исподлобья стреляя хитрыми глазками в сторону розовеющей физиономии. — Я же не за бесплатно старался.

Вердж нахмурился, заслышав окончание моей реплики, предосудительно помотал башкой с грязными волосами, но от комментариев воздержался. Видно, поберег нервы для следующего раза.

— А теперь увози отсюда Астрид, — по всем признакам насильственно выдрал он из себя нежелательную фразу, медленно и 'по стеночке' поднимаясь с облупленных ступенек. — К себе или в гостиницу, мне без разницы, лишь бы подальше. Я приеду как только…черт, — яростно ухватился дружище за травмированную грудь, которая заживлению поддавалась с большой неохотой. При этом старина умудрился сжать ладонь с одним сохранившимся ногтем, отчего разверстые раны на пальцах закровоточили с утроенным рвением. Да-а, недурно пообтрепал его дедуля Волмонд, совсем недурно.

— Слушай, — внезапно вспомнил я о своих увечьях и повернулся к Верджилу спиной, попутно задирая края куртки и футболки, — глянь чего там, а? Жжет, не переставая.

— Где? — не сразу сориентировался счастливый обладатель встроенного в кору головного мозга прожектора. — А-а, вижу…

Мне не пришлись по вкусу его мгновенно угасшие интонации, так, будто некто невидимый ловко выкрутил рычажок изъяснений приятеля до минимума. После чего округу охватила полуденная кладбищенская тишина. Габсбург минуты три любовался саднящим увечьем, зачем-то лапал жутко зудящие участки и затравлено молчал до тех пор, пока я не выдержал.

— Ну? Жить буду? — тупо вопросил мой панически настроенный голос, обращенный к наклонному потолку. — Герр доктор, объявите диагноз!

— Лео, а что сказал Мердок перед тем как… — впервые слышу заикающегося снайпера с позывным Дебилятинка (для простоты обращения). Совсем нехорошо мне стало от воспоминаний о предсмертной реплике фашиста, на личное озвучивание которой банально не хватило духу. — Привет от Северина, верно?

Я сглотнул, 'зашторил' спину и плавно, словно ступал по тягучей болотной трясине, обернулся лицом к старику Верджу. В его отведенном взгляде и дергающейся нижней губе я отыскал ответ на свой безобидный вопрос: 'Что за хворь со мной приключилась?'. И понял, какой пердимоноколь распознал его востренький солдатский радар.

— Сколько? — сухо обратился я к цифрам, немея до самых подтяжек. — Двадцать дней? Десять? Сколько мне осталось?!

— Неделя, — практически пропищал мой убеленный сединами знаний товарищ, — до полного разложения. В сознании ты пробудешь не больше трех дней.

Три дня? ТРИ ДНЯ! Мать вашу за ногу!

Я круто развернулся на носках кроссовок и сломя голову ринулся вверх. Чтобы сбежать от треклятых сочувственных вздохов. Скрыться от ненавистной жалости. Дать волю эмоциям, доселе неизвестным моей безнравственной натуре. И осмыслить вынесенный вердикт. Я умру. Через три дня. В процессе обратного обращения. Неотвратимого. Болезненного. Страшного. От той гниющей раны на спине, оставленной немцем. По просьбе моего дражайшего папика.

Овации в студию! Месть двухметрового блондинчика удалась на славу. Я и предположить не мог, что до такой безбожной степени обозлил батеньку недавней фишкой с шантажом. А он, значит, паскуда, решился на крайние меры. С его-то хвостиком в семь столетий отыскать Волмонда дело плевое, как и снабдить генерала толикой важных стратегических сведений, ведь в суть моего обращения были посвящены всего два существа. Мистер сволочь Гудман и Астрид, но ей известно отнюдь не все. Вампиры не настолько глупы, чтобы трепать языком на опасные темы. Вот и я уберег ее нежные ушки от основополагающих подробностей.

'Я тебя породил, я тебя и убью!' — вот она, сучья жизненная правда.

— И что мне делать? — по-детски обиженно осведомился я у ближайшей стены, зло врезаясь кулаком в обветшалую кирпичную кладку. Хрустнули костяшки пальцев. В месте их соприкосновения с перегородкой возникла дыра. Вторая. Третья. Пятая. Девятая. Я бы с радостью проделывал отверстия головой, потому что стоящий под черепом гул и гомон убивал меня раньше срока. — Я не хочу! — криком здесь не поможешь. — Я не хочу умирать!

— Я знаю, — прервал мой ор раздавшийся сзади фальцет, позорный обладатель которого усмиряюще повис на моих плечах. — Мы что-нибудь придумаем, обещаю, брат.

Без понятия, что повлияло на меня сильнее. Его пустой треп о несбыточном или скупое родственное обращение, произнесенное сердцем, ставшее моей отдушиной на следующий десяток минут. Кажется, всё и сразу. На глаза навернулась позабытая издревле соленая жидкость. Грудную клетку стянул недостаток кислорода. Я шумно прочистил нос, замаскировав это грехопадение кашлем. И жадно обнял друга.

Хорошо, что тот момент обошелся без участия свидетелей. Истерика двух взрослых мужчин — зрелище не для слабонервных.

POV Лео День первый

Крепость дружеских объятий. Стыдливо спрятанное за товарищеским плечом лицо. Омытые мерзкими слезами щеки. И волчий вой, который я прятал едва ли лучше девичьих рыданий. Позади три сотни лет бездарно растраченной жизни, а впереди…Впереди лишь три дня, которые следует продержаться с честью, с достоинством. Хотя какое там! Смерть не бывает достойной. Она уродлива в любом случае, даже если на одре покоится съеженный старикашка, в незапамятные времена потерявший волосы, зубы и рассудок. Она не интересуется невыполненными планами. Не позволяет смириться. Не терпит. И не дает снисхождение. Она отнимает. Вырывает из рук мечты, надежды, мизерное подобие стремлений, начинания, сминает их, точно испорченный лист бумаги, и прицельно бросает в корзину к горстке все тех же неудавшихся комков. И тогда уже не остается на земле ничего, связанного с тобой. Ни жены, погрязшей в скорби. Ни осиротевших детей. Ни единой души, способной постичь бремя утраты.