Александра Верёвкина - Осколки вечности

Я прожил никчемную жизнь, так почему же рвусь и дальше влачить это жалкое существование?

— Как удачно все сложилось для тебя, — с притворным смешком выразил я вертящуюся в голове цепочку мыслей. — Нет больше нужды делить ее с кем-либо, поэтому жить вам в любви и радости до, хм, определенного момента. Нудно это, не находишь?

— Лео, — привычно состроил Верджил донельзя серьезную мину, оторвался от меня и открыто заглянул в глаза, чтобы продолжить, — видит Бог, я не желал тебе смерти. И никогда…

— Завязывай с нотациями и нравоучениями, — брезгливо отер я противно влажные щеки грязными ладонями и отошел от приятеля на светское расстояние. Он последовал моему примеру, смахнул сырость с ресниц, отдышался и прижал неплотно сжатый кулак ко рту. — Просто забирай ее и проваливай. Я предпочел бы подохнуть вдали от восхищенных охов, — гордо развернувшись, я прошагал по петляющему коридору с десяток ярдов, намереваясь вновь найти дорогу к подвалу с трупом Мердока, но был остановлен впавшим в крайность вампиром.

— Не дури, — слабо подчиняющимися грабками ухватился он за мой локоть, — я не в благородство и отзывчивость сейчас играю. Здесь ее родители. Мне нужно их найти, поэтому, — очень изящно выполненный просительный жест выпученными глазищами я оценил по достоинству, — прошу, увези Астрид. Мне нужно время, чтобы все уладить. Похищение целой семьи, полиция, больница, — весьма необузданно впился он пальцами в разламывающиеся виски. Странно. Я почему-то считал, что она бредила, когда твердила о чьих-то родителях. Видно, в очередной раз накосматил. — Я даже не знаю, живы ли они вообще и знают ли о моей…

— …привычке закусывать человечинкой, — пасмурно рассмеялся я, предвосхищая визгливый материнский ужас и виртуозно исполненный отцовский хук справа. Посмотреть бы хоть одним глазком на это светопреставление! Чую, влетит кому-то по первое число за архаичные замашки по статье извращенной гастрономии. — Заметано, — скорчил я подневольную рожицу, с энтузиазмом берясь за заботу о лапусе. А что, неплохо. Устроим горячую ванну на две персоны, понежимся в пене, потом и до кроватки доберемся… — Короче, ни пуха тебе на всех фронтах, — уже на бегу саданул я, бросаясь на внеочередные поиски злосчастного выхода из здешних казематов.

Габсбург и проморгаться не успел, как живописный вид моих бодро сверкающих пяток покинул окрестности. В долю секунды я вынес свое разлагающееся тело на улицу, скоротечно набил легкие ароматнейшим воздухом морозного утра. Подставил румяное лицо под искрящиеся лучи взошедшего солнца и немного взгрустнул. Новый день. Первый из числа последних трех.

Но довольно лирики. Повыть от безысходности я еще успею. Сейчас гораздо важнее совладать с возложенной на мои поджарые плечи ответственностью: окружить теплотой и вниманием прекрасное маленькое создание. И чадолюбивая мамаша из меня выйдет превосходная. Одной только любви на задворках похабной душонки скопилось несметное количество. Ее-то я и стану транжирить напропалую.

Добрался до машины и первым делом сунул любопытный нос на заднее сиденье. Вверенное мне бедствие безмятежно дрыхло, свернувшись на коротком диванчике калачиком. Множественные синяки на лице за время моего отсутствия сменили агрессивный фиолетовый оттенок на пугающе черный. Припухлости вздулись еще сильнее. Ссадины покрылись коричневой коркой. Страхолюдина, одним словом. Хотя и в таком, мягко говоря, непривлекательном состоянии, она вызывала во мне ряд весьма неприличных желаний. Чертов запретный плод!

Ни в какую гостиницу я ее, естественно, не повез. Взял курс на собственную тихую гавань. С благоговейным трепетом в желудке навел зеркало на спящий комочек моих отрадных побуждений. И неспешно вырулил на оживающую трассу.

К сожалению, полностью искоренить мыслительную деятельность мне не удалось. Поэтому всю дорогу (отнюдь не близкую, надо заметить) я провел наедине с разрастающимися страхами.

Много ли нужно для сохранения памяти о человеке? Час работы мраморщика. Отправлюсь я на встречу с маменькой через…обойдемся без точных чисел, и что? Кого расстроит или огорчит этот вопиющий акт несправедливости? Астрид? Ей, думается мне, глубоко начхать на персону по имени Лео. Верджил? Ну-у, может быть (а может и не быть, кстати). Северин?! Ага, еще Санта-Клауса вспомни! Ему моя бесславная гибель только на руку. Нет сынули, канули в Лету и проблемы с длинными языками. И зачем взялся трясти пыльной правдой о Девкалионе? Глупый, болтливый смертник.

Кто у нас остался в графе 'друзья'? Джо и Стэн. Насчет этой липкой парочки я спокоен. Им и впрямь захочется порыдать над моей сухонькой могилкой часок-другой.

Да-а, негусто. В кои-то веке собрался умирать, а не перед кем. Скряга Вердж отменит все мои комедии, запретит иронизировать на тему поминок, даже в гробу поваляться не даст ради душевных нужд. Тоска, ей Богу.

Настроение припадочно сверзилось до нулевой отметки. Изящно хохмить у меня уже не выходило. В голову нагло врывались пессимистичные картины недалекого будущего. Казалось, что незаживающая рана на спине разрастается быстрее положенного. Отравляет мою кровь. Изнашивает органы. Допинывает тщедушное тельце, когда-то бывшее полновесной душой. Грызет меня изнутри, обрекая на возможные страдания.

Ничто так не огорчает, как жалость к самому себе. Стоило немного поразмыслить об уготованной участи гниения заживо, и беспросветная депрессия захлестнула меня от носков до чепчика. Мол, что за невезунчик ты, Лео! В очередной раз вляпался в неприятности. Конкретно укоренился в навозном отстойнике. Теперь уже навсегда.

За однообразными вихляниями по заунывным кущам пролетела дорога до дома. Под колесами колымаги зашипел гравий. Лобовое стекло отразило занюханный пейзаж нищих красот. Разваливающиеся бараки. Переполненные мусорные баки. Оголодавшие взгляды шатающихся вдоль улиц детей в кургузых обрывках одежды. Изнуренные женщины, дожидающиеся автобуса на остановке. Серые, словно застиранные лица с безобразными морщинами от хронической усталости.

Я нарочно выбрал квартиру в этом неблагополучном районе. Именно здесь буйным цветом колосится настоящая жизнь. Суровая. Злая. Беспринципная. Полная невзгод и лишений. Эти люди, опустившиеся на самое дно по воле собственной лени и незначительности, видят мир совсем другим. Они не топчут ковры в шикарных холлах. Не увешивают стены картинами в помпезных рамах. Не обедают в дорогих ресторанах. Им по вкусу волчьи законы. И гораздо ближе теория Дарвина, восхваляющая азы естественного отбора. Как и мне, кстати говоря.

Когда-то я пробовал добывать деньги честным путем, но быстро понял, что прелесть бытия заключается отнюдь не в соблюдении графика работы. Риск и опасность — они в свое время помогли мне расширить горизонт. В эпоху шпаг и дуэлей я грабил банки, притом шумно и обязательно посреди бела дня. Забавы со скрытностью и богобоязненностью меня никогда не прельщали. Пару раз оказывался в тюрьме, на волосок от виселицы, что добавляло моим играм азарта. Начало эры огнестрельного оружия резко охладило пыл ярого пацифиста. Я не приверженец кровавых разборок, поэтому вместе со многими загорелся идеей Золотой Лихорадки и покинул Мексику. Новый виток безрассудств занес меня в Штаты. Борьба за прииски, сотни, затем и тысячи людей в подчинении, — я заканчивал день состоятельным вампиром, а с восходом солнца считался вдвое богаче. Потом Америку затрясло в войнах. Презренные янки гнали с родных земель индейцев. И я отплыл в Старый Свет. За месяцы пути постиг истоки мореплавания, пощекотал нервы Британским судам, когда плавал под черными парусами с летящей впереди нас славой отъявленных головорезов. Конец девятнадцатого века настиг меня у берегов Индии, где я, упитанный толстосум и пройдоха, женился на скромной индийской принцессе. Ее папенька-шейх выделил мне невзрачный дворец с гаремом наложниц, надавал каких-то шелков со слонами и с распростертыми объятиями принял в семью. Пожалуй, те десять лет, потраченные на песни и пляски, нескоро выветрятся из памяти. Жена мне, конечно, досталась никудышная. Страшненькая, туповатая, да еще и необучаемая. За всю совместную жизнь она выучила два английских слова: 'извините' и 'здравствуйте'. А вот ее сестра…