Александра Верёвкина - Осколки вечности

С рассветом я вернулся к себе домой, провел излюбленный обряд 'по-Майнеровски', включающий в себя душ, кофе и пинту свежей крови, а после развалился посреди кровати и уставился невидящим взглядом в экран встроенного в противоположную стену телевизора. Очень часто я задавался вопросом о том, что в людском обществе принято считать счастьем. Деньги? Славу? Всемирное признание? Какое из труднодоступных абсолютному большинству благ соотносимо с критерием благостного состояния души? Человеком я верил в то, что, избавившись от врожденной неразличимости к цветам, воспарю в облака. Годам к шестнадцати мне вдруг стало наплевать на свое уродство, я встретил девушку, которую полюбил всем сердцем, и мечтания потихоньку приобрели обывательский характер. Мне грезились большой дом, такой же, какой был у родителей, дружная семья, красавица-жена и чудные дети количеством в шесть пар восхитительных голубых глаз. В те времена повсеместно виденные отголоски Первой мировой учили ценить банальные радости, все слишком спешили жить, и я не был исключением. День нашей помолвки после двух месяцев знакомства вселил в меня уверенность, что-де это и есть счастье. Я заставил себя проникнуться сей мыслью и гордо щеголял выросшими за спиной крыльями. Нашел приличную работу на заводе, поступил на вечернее отделение какого-то промышленного колледжа (желание окончить Беркли я приберег на потом) и с вожделением простаивал ночи под незажженным окном своей возлюбленной, надеясь на мимолетное мелькание очаровательной улыбки.

Грянувшая война порушила мои планы, а по возвращении с фронта я так и не смог посетить дом в Канаде, потому что страшился воспоминаний. Я никогда не навещал государственные могилы матери и сестры, не чтил память отца, чье имя выгравировано на одном из мемориалов близ концлагеря Дахау. Мне было стыдно перед ними. Я просто не мог себя заставить появиться у их последних пристанищ, не испытав при этом чувства омерзения к собственной персоне. Когда-то давно отец любил говорить, что мне не нужно бояться их с матерью гнева, потому что: '…на то мы и родители, дабы тебя стыдить, мальчик мой'. Однако болезненно колющая сердце совесть так и не позволила мне проститься с близкими. Уже позже, став богатым вампиром, я возвел на местах их гибели памятки: один в центре Европы неподалеку от города Мюнхена, второй — на реке Святого Лаврентия, где затонул железнодорожный паром. Я не был мастером в выдумывании скорбных надписей, поэтому ограничился строкой, суть которой понимал по-своему. 'Кто страдал, тот не забудет, а кто помнит, тот тоскует'.

Мой бессменный противник — смерть. Она забрала всех, кого я когда-то любил. Теперь я боюсь этого чувства. Древнегреческая поэтесса Сапфо говорила, что если бы смерть была благом — боги не были бы бессмертны. И так оно и есть для тех, кто вынужден жить вечно.

Но вернемся к моим размышлениям о сути простого человеческого счастья. Сегодня я нашел ответ на свой давний вопрос. Проснуться, пусть и в переносном значении этого слова, утром рядом с нежно сопящей девушкой, узреть подле себя лик спустившегося на бренную землю ангела и понять, что совершенно не хочется отворачиваться, — вот то, что я назвал бы верхом блаженства. То, ради чего соглашусь принять бессмертие во второй раз, теперь уже по доброй воле.

Бросив взгляд на часы, я с ужасом понял, что опаздываю, и на крейсерской скорости вылетел из квартиры, в надежде все же успеть подвезти Астрид в школу.

Она ждала меня, нетерпеливо расхаживая взад-вперед у невысокой калитки, но вместо выволочки за нерасторопность я получил ласковый поцелуй и тихую просьбу успеть добраться до административного корпуса до звонка к началу занятий. К сожалению, по пути нам почти не удалось поговорить по причине моей сосредоточенности на дороге, поэтому нелегкую беседу о предстоящей охране я оставил на потом.

— Во сколько заканчиваются занятия? — спокойно поинтересовался я, прекрасно зная о том, что на территорию школы мне не попасть ни под каким предлогом.

— В половине второго, — ответила девочка, сверившись с расписанием. — Заедешь за мной, а то мама с папой всерьез озаботились поисками работы, им как всегда некогда?

— Не вопрос, сладкая, — расцвел я хитрющей улыбкой, наспех планируя послеобеденный распорядок дня. Кажется, нам очень не помешает устроить наконец первое официальное свидание. — В этот раз обещаю явиться без опозданий. Ну, передавай привет Ананасу!

— Киви, — со смехом поправила меня Астрид, целуя подставленную щеку перед тем, как пулей выскочить из машины. — Люблю тебя!

Я сглотнул, глядя в упор на удаляющуюся спину, и поймал себя на мысли о том, что чуть было не ляпнул: 'Я тебя тоже'. А так ли это на самом деле?

Увлекшись поиском ответа на свой пугающий вопрос, я сдал назад и не заметил резко вырулившего из-за угла Доджа кричаще-алого цвета, очень удобно вписавшегося бампером в мой багажник. Черт возьми, закончится все это когда-нибудь или нет?

Из кроссовера выскочила незабвенная парочка — дочь конгрессмена, понесшаяся в сторону учебного корпуса на всех парах, и, как живое воплощение свалившихся мне на голову несчастий числом тридцать три экземпляра, Леандр.

— Не соблюдаем дистанцию? — саркастично осведомился я, высовывая голову в открытое окно, после чего лениво выбрался из автомобиля с целью подсчитать убытки в виде помятого заднего габарита. От силы сотня долларов.

— Не ждал тебя здесь увидеть, — вместо приветствия произнес вампир, безразличным взглядом пройдясь вдоль целехонького бампера. — Играешь в заботливую няньку?

— Что-то вроде того, — ничуть не оскорбился я, испепеляя глазами хамоватую физиономию. — Дневник получишь в час дня на этом же месте.

— О, как! А ты явно стал сговорчивее, — восхитился он моей способностью идти на некоторые уступки. — Ладно, расслабься, я пошутил. Могу сказать спасибо, если тебе от этого станет легче. Ты ведь понимаешь, что делить нам нечего, верно? Сколько ты уже живешь в этом городе? Год? А я пять, старик. Через шесть месяцев уеду, поэтому постарайся без глупостей, как например, почти шестьдесят лет назад в Вашингтоне. Это ведь ты в меня стрелял, да? Я понял это, когда увидел тебя в клубе. Винишь меня в смерти Айрис, хочешь отомстить. Понятное дело, только я ни при делах. Ты же знаешь, что ее убил старик Мердок.

На сей раз мне удалось сдержаться и не заехать кулаком по тошнотворно честному лицу, но в груди словно что-то оборвалось, когда Лео вдруг заговорил об Айрис. Поразительно! Как ему вообще хватило наглости пенять на свою непричастность? И кому?! Мне! Тому, кто был там, кто держал на руках бездыханное тело и поливал слезами окоченевшие руки! Как посмел он вскользь упомянуть о том, что я не первый раз преследую его? Да, черт возьми, именно я нашел его тогда в Вашингтоне! Я пытался избавить мир от этого ничтожества единственным известным мне способом — пуля в лоб и дело с концом. Вероятно, моей глупости и впрямь не существовало оправдания, но разве мог я знать, что убить двухсот пятидесятилетнего выродка вечности не так-то просто?