Юлиана Суренова - Книга 7. Дорога в бесконечность

- Лис! Нет! - резанул ее по слуху громкий, полный панической боли, крик, оборвавшийся мертвой тишиной молчания, которую так хотелось хотя бы чем-нибудь заполнить. Хоть чем-нибудь! Но только не тем, что родилось в глубине ее собственной души. Это было… Так воет ветер над телом умершего, плачет дух, видя со стороны свое собственное тело. Таким полным безнадежности стоном небо провожает уходящего в подземный мир.

- Кто-то умер… - сразу поняла Мати. Эта мысль обожгла ее болью, но пока еще, не понятая до конца, не соединенная с другими, продолжала звучать несколько отрешенно. Так обычно думают, глядя со стороны: "Умер… Жалко, конечно… Но это ведь происходит постоянно. На все воля богов. Надо верить в то, что придет новая вечность, и все ушедшие вернутся. И… Все-таки, хорошо, что смерть пришла не в мою повозку, не в повозки тех, кто мне дорог…" А потом, начав задумываться, осознавать, выходя из оцепенения одной бездны, чтобы тотчас погрузиться в другую, еще более черную и глубокую, она зажала ладонями рот, сдерживая рвавшийся наружу крик. Из глаз полились слезы:

- Лис… - прошептали губы, впервые не видя за именем образа, так, словно оно больше не принадлежало никому. - Это… Это не может быть правдой! Как? Почему?

Я должна… - и, не понимая, что делает, чувствуя лишь, что не может больше ни мгновения оставаться на месте, она вывалилась из повозки, чтобы, завязая по колени в снегу, вновь и вновь упрямо выбираться из него, падать, обжигая ладони о ледяное пламя, и подниматься, не позволяя себе передохнуть хотя бы мгновение.

Мати остановилась лишь у повозки Лиса, возле которой уже начали собираться караванщики.

- Мам, пойдем с нами, мам! - близнецы пытались оттеснить Лину в сторону, увести, а та, с непокрытой головой и растрепанными волосами, рыдала в голос, цепляясь руками за край повозки, кричала:

- Пустите меня! Я должна быть с ним! - а затем вдруг, словно попав под порыв ледяного ветра, задрожала, взмахнула руками и безжизненной тенью осела в снег.

- Мам, мы с тобой, мы рядом, мы никогда не оставим тебя… - юноши все говорили что-то, говорили, не оставляя Лину ни на мгновение наедине с ее мыслями.

- Как убивается, бедная! - донесся до Мати чей-то печальный вздох.

- А что с Лисом-то? - таким же напряженным шепотом, в котором, на этот раз, было не только сочувствие, но еще и любопытство, спрашивали караванщики, говорившие за спиной у девушки.

- Непонятное что-то… Я слышала краем уха… Этот раб-лекарь говорил Атену… В общем, якобы он уснул и…

- И что? Не может проснуться?

- Ну… Если обычный сон перешел в вечный… Тогда уж не проснется… Во всяком случае, до конца вечности… Всем нам рано или поздно предстоит уснуть…

- Да уж… С вестниками смерти не поторгуешься…

- На все воля богов…

- И вообще… Так даже лучше - во сне: ни боли, ни страха, ни отчаяния… Не понимаешь, что умираешь… Просто спишь… И спишь дальше.

- Если бы госпожа Кигаль позволила мне выбирать… Я хотела бы для себя такой смерти.

- Да… - согласились остальные. О чем тут было спорить? - Вестники смерти всегда нежеланные, незваные гости, но так лучше, чем долгие часы, даже дни замерзать в снегах. Или умирать с голоду. Или оказаться нанизанным на рога дикого оленя…

- Если бы было можно выбирать…

Они еще что-то говорили, но Мати не слушала. Она не могла. Ей было так жаль Лину…

И близнецов. А Лис… Нет, она просто была не в силах поверить в то, что его больше нет! Ведь совсем недавно она говорила с ним!

Перед глазами у девушки стоял его образ - не тень, не призрак - он был такой четкий и ясный, словно живой человек. Высокий, широкоплечий бородач, с настороженными глазами и большими теплыми ладонями…

"Это несправедливо! - хотелось закричать ей в глаза склонившихся над землей небожителей. - Почему он должен был умирать! Кому это было нужно! Он не был стариком, не болел, не был ранен! Он мог жить, должен быть жить…!" -Расходитесь по своим повозкам, - ее мысли прервал хмурый голос хозяина каравана.

- Пап! - Мати тотчас бросилась к нему. - Пап…

- Потом, дочка, - Атен остановил ее прежде, чем она успела задать свой первый вопрос, сам же продолжал, обращаясь уже не к ней - ко всему каравану: - Останавливайте оленей. Разбивайте цепь… И готовьте факелы, - замолчав на мгновение, он закинул голову назад, чтобы взглянуть на небеса. Тьма сгустилась, как бывало перед приходом зари. - Нам надо торопиться. Скоро рассвет. А обряд должен быть совершен до первого луча солнца…

- Нам нельзя здесь останавливаться, - Мати вздрогнула, резко повернулась на зазвучавший совсем рядом голос мага. Она даже не заметила, как тот подошел.

- Гор! - его приход вернул Лину к жизни. Вскочив, женщина бросилась к магу. Ее движения были так стремительно быстры, что сыновья не успели ее остановить. - Гор, взгляни на него! Это ведь неправда то, что сказал раб! Я не верю! Он не мог умереть! Он… Он просто заснул! Так крепко, что я не смогла его разбудить! Но ты сможешь, правда ведь?

Хранитель посмотрел на нее с нескрываемым сочувствием. Он не знал, что сказать.

Караванщица же и не ждала от него слов. Схватив мага за руку, она потянула его за собой.

- Идем же! - откуда только у нее взялись такие силы? И он сдался, хотя и понимал, что бессилен что-либо изменить. Ведь смерть… Ее, даже такую, случайную, пришедшую неизвестно с какой стороны, ни с чем не спутаешь.

- Атен, - уже возле полога повозки Гор обернулся к хозяину каравана, - нужно продолжать путь! - его лицо было напряженным, в глазах поблескивало беспокойство.

- У нас нет выбора, - глядя себе под ноги, процедил сквозь стиснутые зубы караванщик. - Пока обряд не совершен, караван не может сделать и шага. Иначе вестники смерти не отвяжутся от нас!

- Так будет, если мы остановимся!

Вздохнув, хозяин каравана лишь качнул головой.

Смерть - знак свыше. И все, что следует за ней - не решение смертного, но воля богов, которую не смеет нарушить никто из живущих на земле - ни простой торговец, ни Хранитель.

Мати не помнила, как добралась до своей повозки. В груди образовалась какая-то непонятная пустота, от которой несло холодом и безразличием. Глаза смотрели, не мигая, прямо перед собой, ничего не видя, губы шептали слова, но на каком-то неведомом разуму языке, руки, отданные самим себе, принялись наводить порядок, убирая плошку с водой, остатки костей, сваливая в кучу у полога одеяла, на которых спали волки, оставив клочья своей шерсти.

Она не заметила, как караван остановился, и вообще, как давно это случилось.

Время… Оно почему-то больше не касалось ее, продолжая течь своим чередом в стороне.

А потом затрубили рога, созывая всех на обряд прощания. Когда она услышала их низкий протяжный звук, у нее что-то екнуло в груди.