Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК

— Тогда успокойся, — сказал Откель. — В конце концов, на сей раз Хрейн Тёртый сказал правильную вису. И он назвал нас «дробителями злата» и «тополями сражений». Похоже, нам не на что обижаться.

— Лучше будет, если мы продолжим наш путь на Утиный утес, — предложил Оттель.

Так они и сделали.

Вскоре они добрались до хижины на Утином утесе и постучали в дверь. Хейд Босоногая вышла на порог. На колдунье была только нижняя рубаха из тонкой шерсти, голова была непокрыта, так что медные волосы доставали до пояса, а ноги были босы, как всегда.

— Ты такая высокая, — сказал Откель, — а ступни у тебя такие маленькие.

— Разве вы пришли за тем, чтобы рассматривать мои ступни? — удивилась Хейд.

— Полагаю, ты знаешь, зачем мы пришли, — сказал Оттель.

— Если вы из-за хмельного молока, — сказала Хейд, — то это получилось не по злому умыслу. Все вышло случайно, и уже завтра коровы в долине станут доиться обычным молоком.

— Но ведь это колдовство, — сказал Откель.

— Можно сказать, что так, — согласилась Хейд.

— Полагаю, ты знаешь, как поступают со злыми колдуньями в Стране Льдов, — сказал Оттель.

— Наверное, вы хотите меня убить? — спросила Хейд.

— Нельзя сказать, что сильно хотим, — ответил Оттель. — Но так уж повелось.

— Я не знаю, как у вас, — сказал Откель, — а у нас в Исландии спокон веку убивали и за меньшее.

— У нас в Ирландии, — возразила Хейд, — со мной и разговаривать бы не стали. Зарезали бы, как овцу, и вся недолга. Но что-то я не припомню, чтобы за последнее время здесь погибло много народу. Все, кто был жив в тот день, когда я пришла на Утиный утес, живы и сегодня. Если, конечно, не считать Хравна Старого.

— Хравн Старый умер от старости, — уточнил Оттель. — Он был очень стар, за что его и прозвали Старым. И теперь в долине никого нет, наверное, старее Ульвхедина Пустого Мешка. Которого прозвали Пустым Мешком зато...

— ...что его лицо сморщилось от прожитых зим, как пустой мешок, — перебила его Хейд. — Это даже я знаю.

— Негоже, однако, оставлять твой проступок без наказания, — сказал Откель. — Но убивать мы тебя не станем.

— Что же вы станете делать? — поинтересовалась Хейд.

— Я над тобой надругаюсь, — сказал Откель.

— Хорошее дело, — согласился Оттель.

— Что ж, — сказала Хейд. — Чему быть, того не миновать.

Она вошла в дом, разделась и легла на свою лежанку, прикрывшись одеялом из овечьей шерсти. Оттель стал над ней и начал ругаться. Поскольку ругался он долго, то из произнесенных им вис можно было сложить целую бранную драпу [15] Драпа — жанр стихотворного творчества скальдов, как правило, хвалебная песнь. . Вот лишь немногое из того, что он сказал:

Ауд вшивой крысы,

Биль худой коровы,

Гна двух медных грошей,

Диса толстых задниц,

Идунн драной юбки,

Липа льна гнилого,

Нанна битых гривен,

Нива толстых задниц,

Ньёрун горькой браги,

Сив прорех в накидке,

Скади одной лыжи,

Скёгуль толстых задниц,

Сьёвн дырявой кровли,

Фрейя грязных пяток,

Фригга дохлой рыбы,

Фулла толстых задниц,

Хильд котла пустого,

Хлёкк носов прыщавых,

Хлин отвислых сисек

И, конечно, задниц [16] В кеннингах упоминаются имена многочисленных скандинавских богинь. .

— Ты закончил? — спросила Хейд, когда Откель остановился и перевел дух.

— Пожалуй, — сказал Откель.

— Неужели ты и вправду обо мне такого мнения? — поинтересовалась Хейд.

— Вовсе нет, — сказал Откель. — Но не думала же ты, что я стану превозносить тебя за все причиненное тобой зло!

— Так уж и зло, — сказала Хейд. — Вся Медвежья долина лежит в лежку пьяная. То же самое было бы и к вечеру, без хмельного молока. Или в домах у людей перевелась брага?

— Такого на моем веку еще не случалось, — признал Откель. — Дело прошлое, но хмельное молоко у тебя вышло на славу, забористое.

— Что же вам не понравилось? — спросила Хейд.

— Молоко есть молоко, — ответил Откель, — а брага есть брага. Всякая вещь должна быть тем, что она есть.

— С этим не поспоришь, — сказала Хейд.

— Что-'это у тебя висит в изголовье? — спросил Оттель. — Парсуна, изображающая Олава Святого?

— Нет, — сказала Хейд. — Это ирландский герой Беовульф, поражающий чудовище Хрюнделя.

— Хорошее дело, — сказал Оттель. — Ну, мы пойдем.

— А вы не так глупы, как о вас говорят, — заметила Хейд на прощанье.

— Конечно, — согласился Откель.

— Вы гораздо глупее, — сказала Хейд Босоногая.

6

Наказав таким образом Хейд Босоногую, Откель Разумник и Оттель Долдон отправились восвояси. По пути домой они завернули к Хродкетилю по прозвищу Зеленый, сыну Бьяргмода по прозвищу Толстый.

— Выходи, Хродкетиль! — закричал Оттель. — Пришло время тебе ответить за свои дела.

— Погоди, — сказал Откель. — Да ведь мы здесь были сегодня.

— Твоя правда, — сказал Оттель. — Выходит, мы уже убили Хродкетиля?

— Что-то не упомню, — сказал Откель.

— Зачем же мы тогда к нему заходили? — спросил Оттель.

— Так ведь мы заходили ко всем, кто живет по дороге на Утиный утес, — ответил Откель.

Тут открылась дверь дома, и вышла жена Хродкетиля, по имени Хульда Два Топора. Свое прозвище она получила от собственного мужа, который, прожив с нею месяц с небольшим, сказал такую вису:

Лучше ясень брани,

Он же Ньёрд сражений,

Проще — пьяный берсерк

На тропинке узкой

С топором огромным

В лапе своей каждой,

Чем лоза покровов [17] «Ясень брани», «Ньёрд сражений» — кеннинги воина. «Лоза покровов» — кеннинг женщины. ,

Вроде моей Хульды.

— Это опять вы, пьянчужки? — закричала она.

— Замолчи, женщина, — сказал Оттель. — Лучше ответь нам, убили мы твоего мужа или еще только должны сделать это?

— Как же я отвечу, если ты приказал мне молчать? — спросила Хульда.

— Хорошо, — сказал Оттель. — Говори, женщина.

— Убить-то вы его не убили, — сказала Хульда. — К чему его убивать, когда он и так на ногах не стоит? Какая польза в муже, который день-деньской лежит поперек лежанки на манер бревна, и только глазами хлопает? От бревна, пожалуй, больше было бы пользы. Бревно, коли оно сухое, годится на растопку. С другой стороны, если бревно хорошенько пропиталось смолой, им можно подпереть стену в сарае. Из бревна, если оно окажется мягким и годным в работу, я могла бы что-нибудь себе смастерить. Взять, к примеру, один из тех топоров, которыми наградил меня муженек, и вытесать доброе корыто. Это если бревно окажется небольшим. Если же бревно будет соразмерным моему муженьку, то, пожалуй, из него вышла бы даже небольшая лодка. Села бы я в эту лодку и уплыла по Овечьей реке до самого моря, а оттуда бы с попутным ветром — до отцовского хутора. Рассказала бы родным, что за сокровище мне досталось: если не лежит бревно бревном, то шатается от двора до двора, всюду ест, пьет и жрет на дармовщину, да еще языком полощет хуже самой паршивой сороки, и диву даешься, как это никто не снес ему голову. А еще лучше, вытесала бы я из этого бревна себе доброго мужа. Такого мужа, как сама захотела бы. Поставила бы на ноги. Научила бы говорить. Хотя зачем в одном доме два языка? Нет, говорить его я бы не учила, не то все пойдет по-прежнему. Пускай бы он сидел себе в углу, молчал, да исполнял бы мужскую работу, когда женщина ему о том скажет, а не когда брага между ног зазвенит. Ради такой работы я не поленилась и взяла бы в руки оба топора, что единственно достались мне от муженька в награду за мой домашний труд и за все прожитые с ним годы. Да только топоры эти в дело негожи, как и всё, чем одарил меня муженек, да и сам он с утра негож ни в дело, ни в драку. А всего-то и выпил, что жбан свежего молока.